На круги своя

Воротясь домой, он увидел, что его дверь заперта. Догадываясь, в чем дело, он постучал и назвал себя. Едва только дверь отворилась, на шее у него повисла его молодая, взбалмошная жена, и он счел это вполне естественным, так, словно оставил ее всего двумя минутами ранее. Веселая, красивее, чем прежде, моложе, чем прежде, она вновь принадлежала ему, и ни одного слова упрека, никаких объяснений, вопросов, разве что такой:

— У тебя денег много или нет?

— А ты почему спрашиваешь?

— Да потому, что у меня их много, и я хочу устроить праздничный обед в Копенгагене.

Это им обоим понравилось: ведь, в конце концов, у них свидание. А почему бы и нет? Два месяца мучений забыты, стерты из памяти, словно их никогда и не было. Мысль о разводе, который уже обсудили сплетники, словно ветром унесло.

— Спроси меня сейчас кто-нибудь, из-за чего мы поссорились, — сказал он, — я бы при всем желании не мог вспомнить.

— Вот и я тоже нет. Но теперь нам больше никогда, никогда нельзя разлучаться. Не надо проводить вдали друг от друга больше чем полдня. Иначе жди беды.

— Твоими устами гласит мудрость, — сказал он. Но… но ведь она… и в памяти его мелькнули воспоминания то о Дувре, то о Лондоне, где они не расставались ни на минуту, и, может быть, именно поэтому все тогда пошло наперекосяк. Впрочем, поди знай… — Да, а как поживает твой добрый отец?

— Ты знаешь, он до того хорошо к тебе относится, что я даже его приревновала.

— Я и сам это заметил. А тебя он как принял?

— Знаешь, мне не хотелось бы об этом говорить. Но ведь это все ради тебя, вот почему я его и простила.

Они даже посмеялись над этими словами. Как, впрочем, и над всем остальным.

— Короче, сегодня праздник, а завтра работа!

* * *

Осень принесла с собой то, что хоть и сулила, но не выполнила весна. Они жили в красивом пансионе, правда, под самой крышей, но зато с видом на озера. Каждый со своей стороны возобновил контакты с прежними друзьями, так что они больше не были вынуждены проводить время исключительно вдвоем.

Солнце сияло, нашлись кой-какие заработки, и жизнь была легка.

Так минуло два месяца, два незабываемых месяца без единой тучки. Безграничное доверие, ни следа ревности. Он даже сказал ей однажды, когда она, судя по всему, надумала пробудить в нем ревность:

— Лучше не играй с огнем! Будь уверена, что во мне ты вызовешь своей игрой только отвращение, а заодно и ненависть, ибо я буду представлять рядом с тобой другого мужчину.

Но сама она была куда как ревнива, она даже ревновала его к друзьям мужского пола, а Ильмаринена она вообще отвадила от дома. В пансионе за табльдотом появлялись дамы, и всякий раз, когда он заговаривал с какой-нибудь из них, у нее портилось настроение и она вставала из-за стола.

Никаких причин подозревать его в неверности у нее не было, но стремление повелевать было в ней столь безграничным, что она не могла выносить, если он поверял свои мысли кому-нибудь другому, все равно, будь то мужчина или женщина.

Улаживая для него кой-какие дела в издательстве, она несколько расширила свои полномочия и, вместо того чтобы действовать как его помощница, выступала его опекуншей.

— Помни, что я тебе сказал: если ты злоупотребишь властью, которой я наделил тебя, я свергну тебя, как свергают тиранов.

Он отнюдь не сомневался в ее добрых намерениях, но ее непонятливость, ее убежденность в безграничности собственных дарований пробуждали в нем тягостное чувство и даже влекли за собой финансовые протори. А уж когда он отнял у нее доверенность, она и вовсе повела себя как невоспитанный ребенок, спутала все его планы и перестала заниматься его делами, словно это было недостойно ее.

Таким образом было подготовлено то, что и последовало в дальнейшем.

Однажды воскресным утром они повздорили, из-за важных, впрочем, вопросов, но в результате он запер дверь, соединявшую их комнаты. После чего вышел из дому. А вернувшись, застал письмо от жены, в котором она сообщала, что поехала за город к знакомым и вернется домой не раньше вечера. Чтобы дать ей понять, каково это сидеть в одиночестве, он запланировал на вечер встречу с друзьями. Настал вечер. Он ушел из дому, но в десять часов решил, что было бы слишком жестоко дольше оставаться у друзей, и вернулся домой.

Пытаясь открыть свою дверь, он заметил, что она заперта изнутри.

«Ну-ну! — подумал он. — Своими штучками она вынуждает меня прочитать ей нотацию у нее в комнате».

Он вызвал звонком горничную:

— Моя жена дома?

— Нет, фру вернулась домой часов около девяти и сразу пошла встречать вас.

— О боже! Тогда откройте дверь в комнату фру.

Дверь открыли, но та, что соединяла их комнаты, по-прежнему была заперта, поскольку он сам же и запер ее поутру.

Тогда он решил запереть дверь, ведущую в коридор, а сам расположился у нее в комнате.

Спустя примерно час молодая женщина постучала. Через запертую дверь супруг откликнулся:

— А ты иди ко мне в комнату. Я надеюсь, ключ у тебя есть.