На крутом переломе

«А с чего у нас начались неприязненные отношения с Кудриным? — спрашивал себя Никаноров. Только не с одного производства, где не порой, а зачастую возникали острые стычки и каждый старался изо всех сил, чтобы отстоять свою точку зрения. Иногда бывало, что мной допускался и волюнтаризм. Но он был оправданным. И тем не менее Кудрин говаривал: прав оказывается тот, у кого больше прав. Случалось, безусловно, что за разные недоработки Кудрин получал выговоры, наказывался материально, но все это было в порядке вещей. В таком положении находился не он один, аналогично и Северков, Фанфаронов, многие другие руководители. Борьба с ними началась сразу после представления, на которое приезжал министр, партийные и советские руководители города и района. Уже войдя в курс дела, Никаноров объявил день открытых дверей: вел прием всех начальников цехов и отделов, кто имел к нему вопросы или кто приходил поздравить с большой ношей и искренне пожать по этому поводу руку. Приходила поздравить и эта троица, и в глазах каждого из них Никаноров сразу, как только заводил разговор об улучшении работы, замечал напряжение, внутреннее сопротивление: они знали о его неприязни к ним, и сами, особо не маскируясь, отвечали тем же. Однако, учитывая наитяжелейшую обстановку, которая сложилась на заводе, в душе надеялись, что именно в данный момент он их не тронет: ему, дескать, не до них. Обходительность и радушие Никанорова подкупили их. После приема, прошедшего в дружеской беседе, они собрались в небольшом скверике, что у здания заводоуправления, и охотно делились своими впечатлениями.

— По его поведению похоже, он нас и пальцем не тронет! — уверял Фанфаронов. — Ситуация сейчас не та. Ему не с кем будет программу делать.

— Но прижать он может, — высказал свои опасения Кудрин. — И прижать крепко. Все же директор. — А про себя подумал: «Хорошо, что есть Каранатов. Видимо, придется еще не раз обращаться к нему».

— А партком, завком на что? — успокаивал Фанфаронов. — Им тоже не на пользу, если нас снимут.

— Правильно мыслишь, дед, — поддержал Фанфаронова Северков. — Если нас снимут и дело пойдет — значит во всем виноваты были мы.

— Так что, братцы мои, — высказал свои мысли Фанфаронов, — давайте работать, как и работали. Поздно нам перестраиваться, тем более, переучиваться. Да и возраст уже не тот. Мы должны оставаться самими собой. Плясать под его дудку я не собираюсь. И вам не советую. Подумаешь, кандидат наук. У нас за плечами тоже кое-что. Вы, наверное, хорошо знаете, что в деревне теленка, чтоб не убежал от дома, веревкой к колу привязывают. Вот так же и я, как этот теленок, привязан к корпусу. Днем и ночью звонят.

— Ну, расплакались, — вмешался в разговор Северков. — Человек только сел на коня, а вы испугались.

— Ошибаешься, дорогой, — поправил его Кудрин, — он, к сожалению, нас как облупленных знает. И разве мало чего может найти, если захочет хлопнуть кого-то по шапке?

— Поживем — увидим, — говорят в народе. — Пошли на места, и Фанфаронов первым поднялся со скамейки.

Через неделю, явившись на заседание «четырехугольника», они сели, как всегда, вместе, заранее запаслись газетами, журналами, а Фанфаронов, который провел почти все воскресенье в корпусе, не в силах бороться с усталостью, спал, уткнувшись в газету.

Увидев, что вся «троица» так вызывающе экипирована, Никаноров возмутился и решился раз и навсегда положить конец такому наплевательскому отношению к совещанию, чтобы неповадно было и другим, неумолимо склоняемым заседательской дремотой. «Спать пришли, — мысленно ругался он. — А я, как дурак, перед началом просил проветрить помещение, чтоб все по-научному было. И Фанфаронов, этот зубр, обнаглел совсем: прислонив голову к стене — она у него и в самом деле, как у зубра, почти без шеи, — храпит. Если с трудом вытянул программу декады — это не значит, что можно вести себя по-хамски. Умышленно сделано: ведь никто из этой троицы будить его и не пытается. Придется поставить человека на место. И не только его, но и всех, кто занят изучением периодической печати».

— В одной из книг, — начал Никаноров, — посвященных организации труда руководителя, сказано, что совещание — самый дорогостоящий вид общественной деятельности. Для большей продуктивности рекомендовано проветривать помещение. Мы это сделали. Однако, посмотрите вокруг, и вы увидите, что некоторые пришли на совещание, как на посиделки. — Никаноров вытянул руку вперед, сделал ею несколько движений вправо-влево, показывая спящих и читающих, и с напряжением продолжил: — Непонятно, что волнует этих людей? Дела завода, своих цехов? Товарищ Фанфаронов, вы зачем сюда пришли?

В зале сразу все притихли, напряглись. Лишь Кудрин и Северков громко выкрикнули:

— Он почти всю ночь был в корпусе.

— Я вам слова не давал! — И Никаноров повторил свой вопрос: — Товарищ Фанфаронов, прошу вас встать.

— Да я и в самом деле не спал всю ночь, — поднимаясь, оправдывался начальник корпуса. — Программу делал.