На крыльях миражей

Время, или я сам – юный, доверчивый, впечатлительный тому причина, неумолимо стремилось обогнать саму жизнь, создавая сгустки проблем там, где их, казалось бы, не должно быть. Реальность путала события, заставляла носиться кругами и петлями по одним и тем же неверно намеченным ориентирам, немыслимыми зигзагами загибала последовательность происходящего, искажала логику явлений, пыталась завязать объективные закономерности в хитроумные экзотические узлы, перепрыгивала через памятные даты и сезоны года, вновь и вновь возвращая к началу чего-то незавершенного ранее.

Попытки планировать судьбу как изящный симметричный узор в итоге формировали нелепые абстракции, невнятные по форме и содержанию, можно сказать пятна, точнее кляксы, с едва различимыми элементами контура.

Так было не всегда. Поначалу всё шло гладко – ярко, заманчиво, азартно и до чёртиков выразительно, пока в крови зашкаливала хитроумная чувственная химия.

Как же впечатляет, когда любовь случается впервые, когда захлёстывает и пьянит, будоражит и щекочет, пробуждает самое светлое, самое чувственное, когда голова кружится оттого, что исчезает понятие постыдного, греховного и запретного.

У нас была любовь-страсть, когда крышу сносит напрочь, когда день начинается поздно вечером, а заканчивается то ли упадком сил, то ли обмороком. События выстраивались отдельно от сознания, сами по себе. Суть и последствия эйфории воспринимались осмысленно не сразу, лишь спустя время, которое пролетало незаметно, но со временем иссякло, опустошало вдохновение, заставляло смотреть на холст судьбы другими, выцветшими что ли, глазами.

На небрежно загрунтованной ткани не оказалось ничего, кроме намалёванных наспех штрихов и бесформенных пятен. Куда исчезли притяжение, очарование, тайна? Какими же глазами смотрел я на свою жизнь, если не видел основного и главного: девушка моей мечты – редчайшее сочетание авантюризма, самовлюблённости, страстного стремления наслаждаться и праздновать, но ни за что не отвечать.

Формально она не обманывала меня, сознавшись в самом начале отношений в многочисленных романтических и не очень приключениях, в искушениях и невинных женских шалостях, в неудержимом стремлении нравиться всем, которое стало смыслом жизни задолго до замужества.

Конечно, она приукрасила своё повествование, добавила в него толику лирики, щепотку юмора и капельку пафосного драматизма для пущей убедительности. Это потом я понял, что жена не раскаивалась, не исповедовалась – заранее предупреждала, зная свои не совсем обычные чувственные повадки и наклонности: влюбляться во всё, что обещает воодушевление, выразительные эмоции и сколько-то мгновений яркого праздника.

Я был окрылён любовью настолько, что логические построения и доводы разума не мог воспринимать адекватно. Это было давно. С тех пор много раз менялись правила игры: стиль общения, жизненное кредо, декорации, костюмы, сценарии, детали и нюансы эффектной житейской постановки.

Милая хрупкая девочка превратилась со временем в волевую женщину с характером коварной хищницы, но очень, очень сладкую, когда ей что-нибудь нужно. Словно опытный сёрфер следила она за окружающей мужской средой, улавливала потоки интереса и внимания, устраивалась время от времени поудобней на восходящей волне и парила на гребне восторга, наслаждаясь возбуждающими галлюцинациями  столь долго, пока не иссякала энергия страсти.

Как и любое течение, побуждаемое к движению извне, одержимость и влечение вскоре теряли избыточную энергию. Растратив желание и силу безумия, жену выбрасывало ослабевшей инерцией обратно в семью, где по-прежнему было обыденно, скудно, однообразно, размеренно и скучно.

Ей приходилось подстраиваться под одного и того же, надоевшего основательно мужчину, то есть под меня: подтирать сопли детишкам, которым  требовалось слишком много внимания. Вновь приходилось стирать, готовить, убивать на это драгоценное время, которое можно было израсходовать иначе – празднично, весело, чувственно и вкусно.

Я знал о вероломных склонностях супруги, чувствовал отчуждение, когда жена особенно увлекалась нескромным романтизмом, замечал косвенные признаки измены, но категорически отказывался верить в реальность любовных интрижек, находя абсурдному поведению тысячи иллюзорных объяснений.

Ирина почти не скрывала свои похождения, лишь слегка прикрывала неприглядные стремления фиговым листком молодости: юность, мол, наивная и непоследовательная, – ну прости, прости, увлеклась, каюсь! Один поцелуй, почти отеческий, в щёчку, ничего вульгарного. Не распущенность и соблазн тому виной, любимый, исключительно любопытство и девичья наивность. Честное слово – у меня с ним ничего такого не было! Нет повода беспокоиться.

– Да-да, понимаю, – пытаясь улыбаться и не мигая смотреть в глаза, мямлил я, – конечно, это досадное недоразумение. Невинная шалость. Жажда познать всю полноту жизни. Но теперь-то ты поняла, что за яркие эмоции приходится платить … чувством вины хотя бы? Неужели сложно понять – мне больно!