На крыльях победы

Теперь я сам мог внимательно осмотреть свою машину. Неприглядная картина предстала моим глазам. Разбит передний лонжерон, плоскость превращена в решето, правый борт фюзеляжа изорван, бак вырван. В общем, машина направлялась в авиамастерскую.

Настроение у меня упало, и даже как-то сильнее заболели раны. Значит, летать мне не скоро. Я заковылял от машины. Меня встретили товарищи, только что вернувшиеся из боя, и я узнал подробности того, как был подбит.

Панов, виновато улыбаясь, сказал:

— Я увидел, как к тебе пристроился фриц, и бросился на него, но чуть-чуть опоздал. Он уже успел продырявить твою плоскость. А потом я продырявил его самого.

Последние слова Панова потонули в смехе ребят. А он уже серьезно продолжал:

— Задымил ты, как сырые дрова в костре. И я подумал, что...

Он не договорил, но все поняли его. Мы несколько секунд молчали, с волнением думая, как стали дороги близки друг другу.

— А во второй эскадрилье сегодня опять двух потеряли, — тихо проговорил кто-то.

Лица наши стали печальными. Второй что-то последнее время не везло. Она несла большие потери.

— Так будем воевать, скоро без машин останемся, — сказал Конгресско. — Фашистам самолеты, кажется, подкинули.

Это мы знали. В каждом бою у них был перевес — на одну нашу машину приходилось по две гитлеровские, а иногда и по три.

— Воевать надо лучше, — заявил Саша. — А то нас, как рябчиков, перещелкают.

Он был прав. Нам надо было воевать еще лучше, несмотря на численное превосходство гитлеровцев.

Саша поправил мне повязку на руке. Летчики молча следили за нами и, хотя ничего не было сказано, я понимал, что друзья глубоко сочувствуют мне.

Я наблюдал за товарищами. В последние дни они выглядели особенно усталыми и измученными: бои требовали большого нервного и физического напряжения. Труднее всего доставались бои на вертикалях, во время которых возникала такая перегрузка, что и разогнуться было невозможно в кабине. От ларингофонов на шее образовывались кровоподтеки, потому что все время нам приходилось вести круговой обзор. Эти кровоподтеки я сейчас видел у каждого летчика. Плечи, натертые парашютными лямками, болели. А во время дежурства в самолете ноги немели и потом долго не отходили.

Однако ни разу за все время я не слышал, чтобы летчики жаловались на трудности. Бывало, лишь скажет кто-нибудь:

— Что-то немного приустал, — упадет на постель и сразу же погружается в глубокий сон. Да, война была трудной работой!

Война и люди

Итак, я стал «безлошадником», как называли мы летчиков, потерявших в бою свои машины. Я свободен и могу отдыхать, часами валяться на койке, отсыпаться и залечивать свои раны. Однако каждое утро я вместе с товарищами отправлялся на аэродром.

В тот день утро выдалось свежее, прохладное. Воздух казался необыкновенно чистым, и только на западе горизонт закрывала черная туча. Это над линией фронта поднимался дым пожарищ и сражений. Ниже этой тучи то и дело вспыхивали оранжево-блеклые огоньки — разрывы зенитных снарядов. Фашисты били по нашим «кукурузникам», которые непрерывно бомбили вражеские позиции. До нас доносился приглушенный расстоянием гул бомбежки.

С аэродрома поднялись первые самолеты, и в воздухе поплыла пыль. Теперь она будет держаться до самой ночи, покрывая все тонким скрипящим серым слоем. Рабочий — боевой день летчиков начался. Я с завистью смотрел вслед улетавшим. Как тяжело летчику оставаться на аэродроме, когда его товарищи уходят на боевую операцию! Душой, сердцем, мыслями я был с ними.

У моего самолета собрались механики, инженер, Конгресско, который тоже был «безлошадником». Только начали обсуждать, как быстрее отремонтировать машину, как я был вызван к командиру полка. Армашова застал около КП. Он, поздоровавшись, спросил:

— Как себя чувствуете?

— Нормально!

— Нормально? — усмехнулся Армашов. — А вот доктор говорит совсем другое. Немедленно ложиться, иначе отправлю в лазарет!

Пришлось подчиниться...

Рана на руке постепенно затянулась, а нога побаливала. Наконец мне разрешили выходить на воздух. Я целыми днями лежал около посадочного «Т» или сидел в своем самолете, который не отправили в мастерские, а ремонтировали на месте, и наблюдал за улетавшими и возвращавшимися товарищами.

Когда можно было уже свободно передвигаться, стал помогать командиру выпускать и принимать самолеты, тренировался в меткости стрельбы по мишеням.