На ладони ангела

— А! знаете что, — робко заговорил я, чтобы они не приняли сразу в штыки мою мысль, — хотите я принесу вам трут? Тут хватит маленького фитиля.

Я сам боялся своих слов, настолько мой голос казался мне грубым и пошлым в ансамбле их серебряных колокольчиков. Они не сказали ни да, ни нет. На следующий день, когда я пришел с куском трута, они молча уселись вокруг меня, следя своими сверкающими глазами за каждым моим движением.

— Пока ты, — сказал я их вождю, уже готовому приступить к огненным процедурам, — будешь вращать, постепенно увеличивая скорость, нужно чтобы кто-нибудь встал на колени и раздувал искру, когда она попадет на трут.

Никто не попросил исполнить эту роль мне самому, хотя я на это надеялся. Они грубо оттолкнули меня в сторону, как будто вмешательство взрослого в решающий момент противоречило их неписаным правилам. Один из них, второй по старшинству, как мне показалось, хотя его коренастое тело с тяжелой плотью должно было, наверно, быстрее достичь зрелости, выдвинулся из круга несмотря на недовольные возгласы. «Не ты… Нет, Буйвол, ты не сможешь…» Но при бесспорной силе его легких и решимости, от которой мышцы ходили ходуном на его почти мужественном лице, у «Буйвола» так ничего и не вышло. Голубоватый огонек тронул на мгновение распушенный кончик фитиля и утонул в струйке едкого дыма. Тогда его товарищи закричали ему как один своими мелодичными голосами, чтобы он отошел, и на его место выдвинули самого юного из своей ватаги, тщедушного мальчишку, но с таким чистым взглядом, что ему даже дали прозвище «Зеленый глаз», хотя глаза у него всяко были карие. Он надул свои щеки, и из-под его сжатых губ брызнул сноп красивых искорок, а затем и язычок пламени, достаточно сильный, чтобы сообщиться сухой траве, а от нее остальному содержимому треножника. Мальчишки сразу же унесли свой горшок в хижину, дверь в которую они закрыли палкой, продев ее через два кольца.

Мне помнится один фриулийский обычай, по которому девушка должна оставаться девственницей, если ей удается разжечь огонь, дуя на свечу с угольным фитильком. Считалось, что потеря невинности отнимет у нее запас созидательной энергии и в частности способность рождать огонь.

Придя однажды утром на холм, я заметил, что этот день не похож на другие. Дети навели порядок в ложбине, убрали кучки навоза, украсили хижину гирляндами и вычистили пони, чья серая шерсть, обрамленная длинной молочной гривой, засверкала как серебряные рыцарские доспехи. Вытянув стрункой ноги, они, расширяя ноздри на ветру, переступали на месте и фыркали от нетерпения. Последние облачка на заре унеслись к Альбенским холмам. Небо осталось прозрачным, отливая той сухой холодной синевой, когда кажется, что в воздухе вот-вот раздастся треск. Длинная процессия торжественно вынесла на середину долины треножник и установила его, подложив кирпич. Во главе шагал Зеленый глаз, прижимая к груди охапку душистых веток. Сквозь его губы прорывалась ввысь кантилена, которую он напевал на две ноты. Затем ее подхватили все хором, и она замерла на верху октавы в полупрозрачных эмпиреях. От древесного угля в небо поднимался густой черный дым. Дети принялись кидать на пылающие угли сосновые и оливковые ветви. Из плотного дыма вырвалось яркое пламя. Пришло время испытать огнем животных. Подгоняемые детьми за поводья, они рысью прыгали один за другим через треножник. В полной тишине, которую прерывал лишь стук копыт при разбеге и испуганное ржание, когда они преодолевали огненную преграду.

Затем каждый, вцепившись в гриву, вскочил на пони верхом. Без седла и стремени их посадка мне показалась великолепной — плод непрерывного и ласкового общения с животным и долгих увлеченных тренировок, когда в сумеречные часы рассвета и заката они галопом носились по пустынному плато. Я ни разу не видел, чтобы кого-нибудь из моих друзей в Понте Маммоло связывало с его мотоциклом такое же нежное родственное чувство. Они хвалили своих пони тихими голосами и целовали в шею. На комплименты, сказанные им на ухо, на ласковые поглаживания и любящие похлопывания по крупу пони отвечали, развевая по сторонам свои длинные хвосты. Без лишней резкости, боясь сбросить своего наездника, но с достаточной резвостью, так, чтобы он мог гордиться своей ловкостью, они вставали на задние ноги и танцевали, повернувшись к солнцу, после чего бросались во всю прыть через шумное пламя костра.

Куда и в какой век я попал? Каким чудом эти дети, жизненный опыт которых ограничивался воскресными прогулками в парках Вилла Боргезе, которые спали в гротах, выкопанных у основания Тестаччо, выполняли ритуалы, забытые две тысячи лет тому назад? В какой Италии они жили? На какой планете? Или я не касался этой земли, когда шагал по траве там, где не ступала нога ни одного взрослого человека? Казалось, я уносился вдаль из земного мира вслед за этими серебряными песнями, взмывавшими на последней ноте одинокой белоснежной кометой, подобно небесной лазури, ослепляющей своей глубиной.