На ладони ангела

На этот раз — отсутствие состава преступления, но я заметил, тщательно перечитав прессу (к чему терять время на газеты? — спросишь ты меня), что мой образ в глазах общественности подвергся легкой, хотя и существенной мутации. Я был уже не только автором скандальных книг, но, возможно, и сам человеком скандальным. «П. знает этот мир изнутри», — утверждает литературный критик «Эспрессо», независимого журнала. Так зароняется сомнение, граничащее с клеветой: можно ли так детально описать жизнь «на дне», не участвуя самому в криминальной деятельности воровского мира? И когда они, как бы снимая шляпу, восхищаются точностью описания ночного налета на бензоколонку «Шелл» на улице Христофора Колумба, они исподволь готовят читателя к мысли, что подобная точность зависит не только от силы творческого воображения автора.

32

Ночь с 29 на 30 июня 1960 года. Между днем святого Петра и днем святого Павла. Корсо Витторио Эммануэле. Очаровательная церковь Сант’Андреа делла Валле, в которой Тоска встречалась со своим любовником напротив картины, над которой он работал. «Марио! Марио!» — напеваю я, но вдруг в моем сознании, затененном тягостным вечером, имя художника вытесняется звуками моего собственного имени. «Паоло! Паоло!» Неужели меня кто-то зовет? «Эй! Паоло!» Я поворачиваю голову, это — Немец, мой друг из Трастевере. Вместе с ним какой-то его приятель. Они оба цокают при виде моей новой «Джульетты» и просят разрешения сесть. «Пять минут, ребята, я засыпаю». «Да, пять минут, только пять минут». Мы проезжаем по площади Навоне и сворачиваем на виа деи Коронари. В конце этой улицы, на углу с виа Панико, натыкаемся на драку. Парни и девки, обменивающиеся хлесткими ударами в свете моих фар. «Это же Барон, я его знаю!» — кричит Немец. «Ну так выйди и забери его к нам в машину, — говорю я ему. — Давай быстрее». Их нужно разнять любой ценой, пока они не вытащили свои ножи. Я трогаюсь и даю резко газу. В семь утра, когда я крепко сплю в своей кровати, резкий свет в глаза: «Встань и следуй за нами, без фокусов». Сон или явь? Я все еще слушаю свою оперу? Может быть, меня зовет барон Скарпиа? Двое полицейских ведут меня в комиссариат. Как жаль, что не дворец Фарнезе, какое-то грязное помещение рядом со старым госпиталем Сан Камилло.

Мне инкриминируют укрывательство вора от полиции, «сознательно и со знанием дела». Обвинение. Кампания в прессе. О моей частной жизни публикуется куча подробностей, представляемых в тенденциозной манере. У меня «белая Джульетта», читай «свеженькая», в которой я разъезжаю как «фраер». В компании подозрительных типов я «шляюсь» ночью по улицам «с дурной репутацией». Виа Панико находится в самом сердце «воровского квартала» (Сандро Пенна, самый великий итальянский поэт, живет в двухстах метрах: я буквально на днях провел с ним один вечер). Пишется, что моя жизнь начинает смахивать на мои романы. Заголовок в одном журнале — «Рагаццо явно перегнул». Зачем я влез в драку? Нельзя лезть в чужие дела! Но главное: разве добропорядочный римлянин разъезжает в полночь по улочкам старого Рима?

И так далее несколько дней; затем процесс, переносившийся три раза, и каждый раз — новая повестка. Сплетни, инсинуации, клевета. Так что уже можно не удивляться ни тому вопросу, который задал мне судья: «Почему же той ночью вы в столь поздний час все еще были на улице?», ни моему ответу, наглому и лживому: «Я гулял, собирая материал о той среде, которая послужит фоном моему следующему литературному произведению». Оправдание за недостатком улик: вора, которого, как считалось, я спрятал, пара полицейских схватила, когда он спал, как младенец, у себя дома, в то же самое время, когда меня арестовали их коллеги! Но пресса, посвятившая этому делу не одну колонку, вынесла свой немногосложный вердикт. В весьма двусмысленных выражениях, таких как эта заметка в «Ла Стампа», считающейся серьезной газетой: «Судьи не до конца убеждены, что писатель может быть виновен».

10 июля 1960 года. Анцио, рыболовный порт, к югу от Рима. Дети, сидящие на молу, закидывают в море свои удочки. Я подхожу и начинаю шутить с ними. Мы замечаем лодку, которая возвращается в порт. Потом я ухожу и иду в ресторан. На следующий день на меня подают в суд. Я узнаю, что после моего ухода к детям подошли два журналиста, один из «Темпо» (фашистская газета), другой из «Мессаджеро» (самый крупный римский еженедельник правой ориентации). «Что вам сказал синьор, который стоял рядом с вами? — Он нам показал на мальчишек в лодке. И спросил нас, сколько им может быть лет. — Ну и? — Мы сказали: двенадцать. — И все? — Тогда он сказал: Ну, у них небось уже классные пиписьки». Журналисты посчитали нужным немедленно сообщить в полицию. Следствие, допросы детей, иск за попытку совращения малолетних. Претор Анцио допрашивает детей. Они признаются, что к ним подошли два журналиста и сказали: «мы вам даем сто лир, а вы должны все рассказать».