На ладони ангела

Я решил свернуть к романской базилике Сант-Амброджо, самой старой церкви в городе, расположившейся в центре тихого квартала, в стороне от большого движения. Я вспомнил про мозаику с огромным изображением Христа, сияющего в полумраке над алтарем и ставшего привычной целью моих прогулок по городу. Из-за того, что я никогда не был в Равенне, я приходил сюда, под своды таинственно сверкающей апсиды, из-под которых на меня таращил свои глаза Пантократор, дабы ощутить тот ужас и содрогание, которые испытала мама во время своего свадебного путешествия. Церковь была закрыта, кругом царил переполох. С балкона Католического университета свешивался черный анархистский флаг, все здание было окружено полицией.

И хотя я на этот раз не встретился с ним глазами, я продолжал ощущать на себе этот взгляд в окутавшем улицы едком запахе газа. Сейчас это был взгляд моего отца, его строгих, расширившихся от напряжения глаз, огромных и беспощадных, таких, какими они казались маленькому трехлетнему мальчику, прижатому к клеенчатому столу на кухне. Пригвоздив меня к столу, отец закапывал другой рукою капли в уголок моего века. О! кто избавил бы меня от этого взгляда, буквально приклеившегося к моему лицу! Я пытался гнать этот образ, говоря себе, что без этого затхлого запаха гранат, от которого мне жгло глаза и горло, я бы, наверно, никогда не вспомнил те далекие времена моего конъюнктивита. Так я спешно двигался в направлении суда, недоумевая, какая нелепая ассоциация могла смешать в моем сознании сверкающую смальту Сант’Амброджо и золотой зуб капитана, имплантированный в его челюсть.

На подступах к дворцу и в его дворе толпилась полиция. Полдюжины водометных машин на автономном питании, сотни военизированных полицейских. Я кое-как протиснулся в уже забитый до отказа зал заседаний, который осаждали многочисленные студенты. Часть полицейских дубинками загоняла их в коридоры. Я нашел на скамейке для журналистов свободное место рядом с рослым бородатым корреспондентом из «Иль Манифесто», один глаз которого украшала черная повязка. Он нарочито проигнорировал меня. Дородный корреспондент «Униты», мой старый приятель, весьма по-дружески протянул мне свою потную руку, что еще больше усилило мое смущение.

Перед нами расселись представители крупных изданий, «Коррьере», «Стампы», «Джорно» и «Мессаджеро». Никто из них и не повернул головы, чтобы поприветствовать меня, даже более-менее принципиальная Камилла Чедерна, которая опубликовала самые смелые отчеты о процессе. Адвокаты о чем-то тихо переговаривались за своими столиками. Мой сосед из КПИ показал мне двух обвиняемых: директора газеты «Лотта континуа» и его зама, в котором я со смешанным чувством удивления и понимания узнал Вальтера Туччи. Те же длинные волосы, тот же наглухо застегнутый маоистский френч, тот же надменно превосходный вид, как и в тот день, когда он пришел преподать мне свой урок литературы. Я инстинктивно прижался к скамейке, пытаясь максимально уменьшиться в размерах. Если бы нам пришлось встретиться лицом к лицу, я бы хотел быть уверен, что он отождествит меня не с автором того стихотворения о полицейских, а с журналистом, который решил вызвать возмущение своих коллег по поводу убийства невинного человека.

Чем дольше длилось ожидание, тем больше я чувствовал себя не в своей тарелке. За барьером на первом ряду, перед возвышением, на котором восседали судьи, молча и прямо сидела вдова Личия Пинелли, безучастная к шуму толпы, которая вопила, гоготала, стучала ногами, вздымала кулаки, громко запевая обрывки «Интернационала». Когда же адвокат защиты, знаменитая Бланка Гидетти-Серра, подошла к своему пюпитру, все вытянули головы, желая разглядеть это прославленное олицетворение женской адвокатуры. В последовавшем за этим кратком мгновении тишины мне так сильно захотелось чихнуть, что я был вынужден достать платок и зарыться в него лицом к большому удивлению этого добродушного толстяка из «Униты», с которого от духоты в помещении фадом катился пот.

Я не сильно стремился пускаться в разговор с представителем компартии и, желая сосредоточиться, стал внимательно слушать, что говорил корреспондент «Манифесто», который развернулся ко мне вполоборота, своему соседу, худенькому брюнету, в котором из-за его усов и крашенных волос я как-то не сразу узнал Армандо. Тот спрашивал у него, откуда он столько знает про Вальтера Туччи. «Так он мой брат!» — с гордостью ответил юноша. «Какой он тощий!» — заметил его собеседник. «У него всегда было слабое здоровье. Он на самом деле чуть не умер, когда родился. Он — продукт первых антибиотиков, завезенных американцами». «Вот бы они удивились!» — прокомментировал с усмешкой бородач с пиратской рожей. Армандо принялся хихикать вместе с ним.