На ладони ангела

Еще одна причина для стыда и чувства вины: на вокзале, а потом на кладбище, ораторы представляли смерть Гвидо как эпизод борьбы итальянских патриотов с фашистскими и нацистскими захватчиками. И всякий раз, когда они чтили память мучеников Пордзуса, они довольствовались тем, что поносили варварский гитлеровский режим, даже после того, как данные Сезаре показания и подтверждающие их подлинность сведения выявили ложность официальной версии. Но в 1945 году, и я тебе объясню почему, было невозможно открыто изобличить двурушничество участвовавших в Сопротивлении коммунистов: тогда, в политических войнах, которые сотрясали Фриули, и в которых крупным собственникам противостояла пролетарская армия рабочих и журналистов, коммунисты в самый разгар борьбы олицетворяли чаяния народа. Ослабить их авторитет, разоблачив те бесчинства, что они вершили по приказу Тито, значило обеспечить победу христианским демократам, которые поддерживали партию аграриев. Понимая, как высока была ставка в этой игре, я вышел из партии Действия, в которую я сначала вступил в память о Гвидо, и присоединился к единственной силе, способной привести к победе стихийный бунт деревни против монополии богатых. Сколько раз после этого мне приходилось сдерживаться от ярости, когда я слушал на городских площадях или на предвыборных митингах как те, кто убил моего брата, бессовестно приписывали себе его заслуги. Во имя чего преступление, которым они замарали себя, принесло им всеобщую славу? И ради чего он сражался с ними, если его труп украсил их знамена?

В соответствии с нашим обычаем в день похорон, жители Касарсы и родители моих учеников, проживавшие на десять километров в округе, присылали маме в знак соболезнования корзину яиц и мешок муки, которые должен был ей принести в подарок самый младший сын в семье. Египтяне клали в гробницы пищу и воду, чтобы облегчить покойным их загробное путешествие. Вероятно, этот ритуал, дошел по берегу Средиземного моря и до севера Адриатики: в древние времена он проник во Фриули, где возделывающие кукурузу крестьяне, прагматичные и бережливые, и не столь поэтичные, как их предшественники с берегов Нила, усвоили его в более приземленном варианте, таким образом, чтобы съестные припасы, подносившиеся по случаю чьей-либо смерти, не пропадали даром.

Я испытал удивление, когда увидел того самого Свена, которого я отметил своим вниманием среди прочих крестьянских детей во время наших занятий поэзией и танцами. Мог ли я забыть его, забыть его столь необычное для наших краев имя, чья единственная гласная прорывалась стройным солнечным лучом. Все такой же красивый и дерзкий, со столь же элегантно поднятой кудрявой головою пастушка, он, конечно, же счел необходимым передать подарок своей семьи непосредственно мне в руки, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. Безмолвный и гордый взгляд, в котором я прочел упрек за ту несправедливость, которую я проявлял к нему всякий раз, когда лишал его приза за победу в конкурсе; но я увидел в нем также и абсолютную нежную привязанность, взаимности которой он был готов мне предоставить столько доказательств.

Бог его, впрочем, знает, то ли мне было тяжело на сердце, то ли моему существу претила всякая мысль о распутстве, но словно в подтверждение тому глубокое, ничуть не притворное отвращение охватило меня, когда с корзиной Свена под рукой я поднимался по лестнице, вспоминая, как Марсель Пруст, которого я не любил уже тогда, описывал одну кощунственную сцену, в которой старый педофил, барон Шарлюс, выспрашивал имя и адрес мальчика из церковного хора на похоронах своей жены.

15

Отец вернулся из Кении в августе. Мы не без содрогания ожидали его возвращения, убежденные в том, что после четырех лет плена, краха фашистской идеологии, позорного конца Муссолини, банкротства его собственных военных амбиций и крушения будущего встреча с ним не сулит ничего хорошего. Но то ли от физического истощения, то ли от постоянных унижений и огорчений, то ли от того, что высший предмет его гордости, спортивные таланты младшего сына, которому он привил вкус к охоте и огнестрельному оружию, со смертью его оказался предан небытию, как бы то ни было капитан, явно не стремившийся ошеломить нас своим появлением, скромно сел в уголке на кухне и попросил стакан вина.