На ладони ангела

Мы думали, что восстановив силы, отец таки добьет нас своими жалобами и упреками. Мы недооценили глубину постигшего его разочарования и бездонность депрессии, в которую он впал. На последнем этаже у нас располагалась нежилая мансарда, которую мы загромоздили старой мебелью. Он укрылся от всех в этом пыльном чулане, проводя там всю ночь и большую часть дня. Отец ложился, не раздеваясь, на ветхую раскладушку, которую он принес из бывшего гарнизона, и спускался только чтобы поесть. Он никогда не говорил о четвертом недостающем галуне, даже и не помышлял о своих супружеских обязанностях и не имел уже никаких притязаний на ведущую роль в доме, превратившись в тень самого себя. Мы то и дело слышали, как он шаркает наверху стоптанными башмаками и что-то бессвязно бормочет. Инстинкт военного ему подсказал занять позицию на возвышении, с которой он мог следить за всеми нашими передвижениями; он выбрал в насмешку это общество колченогих стульев и прочей рухляди, ставшей символом его никудышной карьеры и разбитых надежд.

Каждый вечер я ставил под дверью фляжку с пино, которую он распивал наедине со своими трофеями, подвешенными к стропилам. Ежедневно два литра красного крепленого вина. За столом он молча жевал оставшимися гнилыми зубами вареную говядину, прожилки которой застревали у него в усах. Помнишь, как он заваливал меня на стол, чтобы закапать капли в глаза? От напряжения он обнажал тогда свои зубы, и золотая коронка резца сверкала меж его растопыренных губ. Теперь он лишь скалил свои десны. Его налитые кровью глаза постоянно слезились, то ли под воздействием алкоголя, то ли от навязчивых мыслей. Со временем эта молчаливая и душещипательная тирания показалась нам еще более мучительной и невыносимой, нежели прежние вопли и скандалы. Но поначалу преждевременное старение главы семейства, свалившееся нам на голову вместо ожидаемого хамства, хвастовства и издевательств, было воспринято как благословение. Мы могли свободно предаваться радостям послевоенной фриулийской жизни. Принимая во внимание недавние горести и утраты, для всех настали спокойные и счастливые времена, а в моей жизни это был и вовсе райский период.

Хотя абсолютно целомудренный, что несомненно удивит тебя, при том, как я добиваюсь от тебя более осязаемых проявлений нежности, которую по-твоему ты даришь мне. Я преподавал в обыкновенных деревенских школах в окрестностях Касарсы. В субботу вечером за мной приходили приятели — да, приятели, мне не подобрать лучшего слова для тех, кого со мной почти ничего не связывало, кроме той беззаботной радости, с которой мы катались на велосипедах, ходили на танцы и устраивали ночные попойки. Одного звали Нуто, он смелее всех вел себя с барышнями и мазал брильянтином свои курчавые, как у африканца, и черные, как уголь, волосы. Нуто прикреплял на руль велосипеда букет боярышника, веточку которого он зажимал в своих зубах, когда танцевал. Никто не умел так же ловко повязывать шелковый платок вокруг шеи или приклеивать к заднему карману джинсов бумажную звезду шерифа, вырезанную из американского журнала. Куда бы он ни приехал на танцы, мальчишки, которым поручалось следить за велосипедами, сразу бросались к нему и уже не отходили от его велосипеда, тогда как Нуто направлялся на площадку, привлекая всеобщее внимание своим шумным появлением. Другого звали Манлио, он никогда не расставался со своим аккордеоном, неудержимый виртуоз с копной волнистых каштановых волос, незаменимый заводила всех провинциальных праздников. Третий, Эльмиро, одалживал у дяди повозку, запряженную пегой лошадкой, на которой он с песнями возил своих двоюродных братьев. Будучи хрупкого здоровья, Эльмиро не выпускал из рук платка, которым прикрывал рот при кашле. У него была красивая золотистая шевелюра, которую он разделял аккуратным пробором, но одна прядь упорно падала ему на лоб, над острыми и светлыми, как сталь, глазами.

Отношения с противоположным полом ограничивались безобидным флиртом без далеко идущих последствий, с помощью которого мы главным образом намекали ребятам с левого берега Тальяменто, что у порденонских парней с этим не было никаких проблем. Не тратя лишнего времени на ухаживания, мы переходили к более возбуждающим формам соперничества — к вину и музыке. Пока на деревянных столах под увитыми плющом беседками выстраивались батареи бутылок, потный и доведенный до изнеможения Манлио извлекал из своего аккордеона последний неистовый пасодобль. Его конкурент из Фаэдиса или Кодроипо молил о пощаде и признавал себя побежденным, не в силах разогнуть сведенные судорогой пальцы. Затем мы вчетвером ускользали от всех в ночную темноту и провожали друг друга до дома. Легким взмахом руки мы непринужденно прощались с барышнями, которые оставались молча сидеть на скамейке.