На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

— Что мне с вами делать?! — вслух размышлял Решетняк. — Никто не желает быть вашим бригадиром…

— А вы из-за границы выпишите, — хрипло захохотала старая воровка Фрося Наконечная. Кличку ее все забыли, так как последние два десятка лет она сама уже не воровала, а лишь принимала краденое и помогала его сбывать.

— Что у нас, своего бригадира не найдется, что ли, гражданин начальник? — удивилась Шурка.

— Это кто же?

— А хоть Мухина.

Выбора у начальника не было.

Так я стала бригадиром.

В лагере было много толков по этому поводу. Решили единогласно: скучать бригаде не придется, но без хлеба насидятся…

Зима в тот год была ранняя, снегу выпало мало, но северо-восточный ветер был холоден и остр, словно тысячи иголок кололи лицо… А мы были плохо одеты, а главное — голодны.

Хлеб! Его давали по выработке. Бригадир писал отчет о работе бригады за три дня. А нормы были очень большие, почти ни одна бригада не выполняла нормы. Хлеб нам выводили так: за выполнение нормы — шестьсот граммов. Перевыполнение — и пайка хлеба повышалась. Самая большая — кило двести граммов. Но практически столько никто не получал. Лишь трактористы во время посевной — они давали по две нормы. Большинство, как правило, получали пятьсот — четыреста граммов, отказчики от работы — триста (без приварка — обеда, только кружка воды). Работающий, самое малое, получал… триста пятьдесят граммов.

Вот этого-то и боялась моя обреченная бригада. Ведь хлеб был основой питания.

Кроме меня, все пали духом и даже не болтали между собой — ни до чего им было.

Первые три дня каждый из нас получал хлеб по расчету старой бригады. А потом они будут есть хлеб, который выпишу я.

Первый день в поле мы работали у капустного бурта. Овощехранилища для капусты не было, просто капусту аккуратно укладывали осенью в бурты и укрывали. Нам надо было раздеть капустный бурт и погрузить капусту на грузовые машины.

Капуста шла на фронт.

Огромная угрюмая равнина, заключенная в кольцо каменных сопок. Свистит пронизывающий ледяной ветер, дрожь, казалось, проникает до самых костей. Простиранные до дыр телогрейки не греют. И мучит голод.

Четвертый год войны. Моя мама и сестра на воле в далеком Саратове ели на обед картофельную шелуху…

И тридцать женщин, вверенных мне, не верящих в меня (так уж им внушили: клоун в юбке, рассказчик, с ней скучно не будет, но не накормит).

А прежний бригадир кормила? По четыреста — четыреста пятьдесят граммов в сутки. Редко кому норма — шестьсот граммов — пайка хлеба (шестисотка стоила тогда в войну у нас восемьсот рублей).

Женщины посинели, некоторые просто пошатывались от слабости и ветра. Два шофера, откормленные, мордастые парни, с насмешкой разглядывали мою бригаду, позевывая в теплой кабине… Внезапно гнев захлестнул меня. Я подошла и решительно застучала в стекло кабины:

— А ну, выходи и помогай! Не совестно сидеть развалившись, когда больные женщины работают?

— С чего это мы будем помогать зека? — лениво удивился один из парней.

— Хорошо, сейчас не помогайте, но грузить на свою машину будете сами, как миленькие.

— Еще чего… — пробурчали они.

Но тут раздался крик Маруси Брачковской:

— Валя! Валя! Она… У нее… Господи!..

У старой воровки шла горлом кровь (оказывается, у нее был туберкулез).

Я бросилась к ней, и мы с Шурой уложили ее на снятые капустные листы, рогожу, старые мешки, которые сняли с бурта.

Я нашла чистого снежка (снега было едва на сантиметр!), и мы дали ей проглотить.

— Товарищи, давайте быстрее подбросим этим двум лодырям капусты, пусть скорее погрузят на машину и отвезут Фросю на участок в медпункт. Шура, отвезешь ее в кабине.

— Нет места… — начал было шофер.

— Пусть твой напарник пересядет в кузов. Быстрее! Если она умрет, напишу на вас рапорт. Живо угодите на фронт.

Они больше не спорили. Послушно погрузили капусту и отвезли обеих женщин на участок.

Все три дня мы работали на этих капустных буртах. Приезжали уже другие шоферы и охотно помогали грузить. Фросю отвезли в больницу, где она умерла в первую же ночь. Нас в бригаде осталось со мной ровно тридцать.

Я пошла в контору к нарядчице Наде и спросила у нее, нет ли напечатанных норм? Может, на машинке?

— Книги есть, — Надя протянула мне довольно толстую книгу нормативов.

Когда я нашла в оглавлении «Капустные бурты» в стала просматривать, то была крайне поражена: там было полно работ, о которых мы даже не догадывались. Например: подметать землю веником и… отбрасывать снег. О, да здравствует снег! Кто его учтет при проверке?

Я всех, в том числе и себя, поставила на непременное отгребание снега. Пуды снега, тонны, целые горы снега пришлось нам отбросить с капустного бурта.

«Интересно, сколько за это полагается каждому из нас хлеба?» — подумала я, отправляясь к нарядчице.

Когда Надя прочла мой отчет, она вся покрылась пятнами.

— Ну, Мухина… За такой отчет тебе не то что карцер, тебе срок дадут. Снега было на сантиметр. Иду к Решетняку — на подпись понесу, — и она торжествующе удалилась.

«Неужели я слишком много снега написала?» — размышляла я.

Маруся Шатревич тревожно поглядывала на меня поверх своих папок.