На льду

– Да, она хотела бы, чтобы вы ее навестили. Я молчала.

– Время посещения с двух до шести, – продолжила врач. – Я могу ей передать, что вы придете?

– Да, приду, – услышала я свой голос, выходя на улицу. Мы попрощались, и я побежала к метро, жмурясь от яркого весеннего солнца и лавируя между лужами, затянутыми льдом. В воздухе пахло влажной землей и пожухлой листвой.

Она сильно нервничает и спрашивает о вас.

Я была в растерянности. Знала, что придется поехать в больницу. Хотя бы для того, чтобы узнать, зачем я понадобилась матери.

Она лежала одна в палате в конце светлого коридора. Палата выглядела совершенно обычно: кровать со столиком на колесиках и хромированным табуретом, телевизор на стене, шкафчик, запирающийся на замок, раковина. Ёмкости с мылом и антисептиком на стене рядом с раковиной.

Мама сидела в кровати и читала журнал. Не знаю, чего я ожидала, но она не показалась мне больной. Я удивилась, увидев маму в спортивном костюме с дамским журналом в руках.

– Эмма, милая, – сказала она, снимая очки и приглаживая высветленные волосы на голове. Встать она не пыталась. Пахло в палате больничной едой. Приближалось время обеда.

– Как дела?

Я скинула куртку и сумку и присела на табурет у постели. Мама отложила журнал на желтое больничное покрывало, которым были укрыты ее ноги, и посмотрела на меня своими глубоко посаженными глазами.

– За что мне такие страдания?

На мой вопрос она не ответила.

– Что случилось?

Она закашлялась и прижала руку к животу, словно ей было больно.

– Они будят нас в шесть утра. В шесть утра! Можешь себе такое представить? А потом снуют туда-сюда. И все время новые люди. Спать тут все равно что на вокзале. И персонал – одни иммигранты. Я не расистка, но они же даже не говорят по-шведски. Как мне вообще с ними разговаривать? И моя соседка так храпела всю ночь, что я глаз не сомкнула. Я пожаловалась медсестре, сказала, что не могу спать, но та только ответила, что все палаты заняты. Мне пришлось умолять их дать мне снотворное, но даже в этом мне отказали. Да еще с таким видом, словно я наркоманка, попросившая у них героин. Совсем из ума выжили. Работаешь всю жизнь, платишь налоги, а когда тебе понадобится помощь государства – вот тебе.

Я решила не напоминать маме, что большую часть своей взрослой жизни она не работала, а получала пособие. Мама поднесла толстую руку к лицу и утерла невидимую слезу.

– Быть старой и больной, Эмма, это не шутка. Посмотри на меня.

Она сделала паузу, ожидая от меня выражения сочувствия, но я не знала, что сказать. В палату вошла медсестра с подносом. Ее белая униформа разительно контрастировала с темной кожей.

– Что я тебе говорила? – шепнула мама, кивая в сторону медсестры.

– Сегодня у вас жидкая диета, – с улыбкой сообщила медсестра и поставила поднос рядом с кроватью.

Мама ничего не сказала. Только с отвращением посмотрела на коричневое содержимое суповой тарелки.

– Разве это пища для людей? Они что, правда думают, что я буду это есть?

Она помешала ложкой суп и отставила тарелку в сторону.

– Что с тобой случилось? – снова попыталась я. Мама отмахнулась с таким видом, словно это вообще не заслуживало внимания.

– Они не говорят. Что-то с желудком. Могли бы и побыстрее диагноз поставить, учитывая, сколько их тут носится по коридорам.

Она криво улыбнулась.

– Но… когда тебя отпустят домой? Мама пожала плечами.

– Надо быть благодарным за то, что у тебя есть. Она посмотрела на меня. Глаза так глубоко сидели подо лбом, что сложно было различить их цвет. Щеки свекольного цвета набухли так, словно ей в рот напихали ватных шариков.

– У меня есть ты, Эмма, а у тебя я, – сказала она, сжимая мою руку.

Если бы мама сказала, что улетает на Луну, я бы удивилась не меньше. За последние пять лет мы виделись раза два, не больше. Что она хочет этим сказать?

Мама глубоко вздохнула и снова утерла невидимую слезу свободной рукой, продолжая сжимать мою руку так крепко, что она онемела.

– Эмма, помнишь, как нам было здорово втроем? Тебе, папе и мне? А когда его… не стало… мы стали друг для друга утешением. У нас была крепкая семья, даже после его смерти. Мы помогали друг другу, как могли.

Трудности сделали нас сильнее. Говорят, горе сближает, не так ли?

Я сидела, как приклеенная к стулу. Не верила своим ушам. Когда это мы были счастливой крепкой семьей? И со смертью отца мы не стали ближе. Что за чушь? Если мы когда и были близки, то только когда я тащила маму в постель после того, как она отключалась за кухонным столом или в туалете. И единственная помощь, которую я ей оказывала, это сбегать за сигаретами и таблетками от похмелья. И я не припомню, чтобы она мне помогала.

– Я не жалею о прожитых годах, – картинно всхлипнула она. Настоящие слезы поползли по жирным щекам. – Но я хотела бы, чтобы папа побыл с нами подольше. Он был замечательным человеком. Мы так сильно любили друг друга.

Последнее она сказала едва слышно.