На ленских берегах

“Что делать? Что делать?” — вопросы, как молоток по наковальне, били по вискам, с тревогой звучали в беспокойной, уже тогда готовой на ответственные поступки душе... И тут он вспомнил о бабе Тасе! Той самой, которая во время войны, работая старшей медсестрой в госпитале, переоборудованном из санатория, спешно, сразу, как только немцы были изгнаны из Пятигорска, взяла на себя материнские хлопоты над тяжело раненным, можно сказать, искалеченным минным осколком молодым лейтенантом Петром Ивановым. Осколок, разорвав щёку и раздробив скулу, прошёл в каком-то миллиметре от гортани. За время длительного лечения вдова командира полка и будущий отец Анатолия настолько сблизились духовно, что она назвала Петра своим сыном.

Юношеская память весьма кстати подсказала вспомнить о бабе Тасе, и Анатолий побежал на железнодорожный вокзал, там сел в электричку и через два часа приехал по знакомому ещё с детства адресу: “Город Пятигорск, район “Белая ромашка”, Цементный переулок, 6”, — к небольшому домику из самана, с таким же невеликим двором, в углу которого рос здоровенный, раскидистый двухсотлетний орех, несмотря на природную старость продолжавший каждый год щедро плодоносить. Но в дом Анатолий не стал входить, ибо дальше ограды его не пускала большая немецкая овчарка, хотя не раз и не два была свидетелем тёплых чувств к нему со стороны своей хозяйки. Пёс со стоячими большими ушами, с саблеобразным хвостом, строгими глазами, показывая в оскале свои острые, грозные клыки, злобно рычал. Тогда он громко позвал бабу Тасю. Она, заслышав знакомый голос, впопыхах выбежала на крыльцо, отогнала овчарку и, всплеснув руками, радостно воскликнула:

— Здравствуй, дорогой внучек! В дом проходи! Угостишься своим любимым, только что сваренным абрикосовым вареньем!

— Баба Тася, спасибо! Но я очень тороплюсь!

— А что за надобность такая срочная образовалась?

— Мне очень, можно сказать, позарез нужны деньги! Вы не могли бы мне оказать услугу: одолжить сто десять рублей на авиабилет домой, в Якутию. Как только отец со дня на день вышлет, сразу же верну.

— Что, даже чайку не попьёшь?

— К сожалению, в этот раз не попью, боюсь опоздать на вечернюю электричку! Уж не взыщите! — ответил он скороговоркой.

Через минуту-другую бабушка снова появилась на крыльце с деньгами, завернутыми в какие-то тряпочки, платочки, и, торопливо развязав их, отсчитала нужную сумму и стала передавать ему... Он в запале, забыв, что рядом обученная охране собака, резко протянул руку к бабе Тасе, но верный сторож принял это движение за нападение на хозяйку, и в молниеносном прыжке перехватил руку за кисть. Огромными, острыми клыками он прокусил её, и стал с силой мотать из стороны в стороны, пытаясь свалить Анатолия с ног. Слава Богу, баба Тася не растерялась: схватила стоящее у стены нечто вроде кочерги и несколькими ударами отбила внучка от разъярённого пса! Кровь из ран хлестала ручьем, но и тут баба Тася — зря, что ли, в прошлом была военной медсестрой! — не растерялась: быстро, а главное — умело туго перевязала искусанную кисть теми же платочками, в которых хранились деньги, и только потом стала на весь двор охать да причитать:

— Вот подлец какой! Надо же, как искусал дорогого внучка! Сколько раз хотела отправить этого сбесившегося пса на живодёрню, да всё никак не удосуживалась: то болезнь застаревшая тяжело скручивала, то заботы по саду одолевали! Но теперь точно отправлю! А как же я в глаза сыну Петру, твоему отцу, смотреть-то буду! Не уберегла кровинку! От стыда и досады хоть с головой в землю проваливайся!

— Ничего, баба Тася, обойдётся... — нежно гладя по плечу здоровой рукой, попытался успокоить сердобольное сердце старой женщины Анатолий и, быстро попрощавшись, пулей рванул на вокзал, слыша вслед тревожный бабушкин голос: “Как приедешь в Кисловодск, сразу же иди в больницу — надо сделать укол от бешенства!”

— Хорошо, хорошо! — уже на бегу обещал искусанный так сильно, что кровь, насквозь пропитав тряпочки-бинты, широко расходилась багрово-красными кругами по руке, “счастливый” внучек.

Однако в городской авиакассе, конечно же, билетов не оказалось! Тогда он, смущаясь, вложил, как перед дорогой на всякий случай посоветовал отец, в паспорт двадцатипятирублёвую купюру и, дождавшись, когда народ хоть немного рассосётся, подошёл к свободному окошечку и, протянув документ с деньгами молодой, но со строгими, словно стальными глазами, с плотно сомкнутыми накрашенными полными губами кассирше, умоляющим, жалобным голосом попросил:

— Мне, пожалуйста, срочно надо быть дома! Не смогли бы вы продать билет до Ленска через Иркутск. Ну, очень надо!

А сам старался держать перевязанную окровавленными бинтами кисть так, чтобы её видела кассирша. Она быстрым, натренированным движением смахнула двадцатипятирублевую купюру в нижний, заранее открытый ящик стола и нарочито громко произнесла:

— Молодой человек, вам очень повезло! Только что пришла бронь, а мужчина от неё отказался. Она как раз на ваш маршрут!