На линии доктор Кулябкин

Кошечкин достал папиросы, выбил щелчком одну, помял в пальцах — она лопнула. Он тяжело поднялся, ссыпав в пепельницу табак из пригоршни, вернулся к зятю.

— Мать очень мне угодила, — кивнул он в сторону Дуси. — Привезла луковицы редчайших тюльпанов. Спекулянты за такие по три шкуры дерут. Да еще не достанешь.

— С нее, наверное, не меньше содрали, — буркнула Клавдия.

Александр Степанович как не заметил.

— Я-то больше Художник люблю. Сорт хороший. Но Большой театр — это шедевр. У меня сосед-генерал с ружьем бережет.

— Трудно за цветами ухаживать? — спросила Серафима Борисовна.

— Ерунда! — со знанием возразил Александр Степанович. — Главное, любить. Сейчас Ксюша многое знает, хотя и ребенок.

Он поискал глазами внучку.

— Ксюх! Какая должна быть глубина почвы, в которую сажают тюльпаны?

— В три луковицы, — без запинки ответила Ксюша.

Все, кроме Сергей Сергеича, рассмеялись.

— А удобрение?

— Навоз.

— Ты что? — огорчился Александр Степанович.

— Почему не думаешь, — крикнула Ника Викторовна тонко. — Что вы с дедушкой собираете?

— Дрова.

— Какие дрова? Листья!

— Ага, листья.

— Так какое удобрение?

— Перегниль.

— Перегной, — поправил Александр Степанович.

Соня уже разделась, прищурившись разглядывала гостей, как бы обдумывая кадр. Подошла к Сергей Сергеичу, слегка повернула кресло, именинник должен смотреть в объектив, с правой стороны приставила к нему Дусю, велела держать руку на его плече, остальных тоже приблизила к юбиляру.

— Оставьте мне место около Юры, — попросила Соня.

Гости толпились, Александр Степанович будто и не услышал Сониной просьбы, устроил Нику Викторовну за Юриным стулом, сам сел рядом, а Ксюшу взял на колени.

— Ну, пожалуйста, Александр Степанович, встаньте, — просила Соня. — У меня будет две секунды, я должна сесть, иначе могу оказаться не в кадре.

Кошечкин не ответил.

— Ну что тебе, жалко? — сказала ему Клава. — Освободи место, она же снимает.

Александр Степанович встал недовольный, поставил перед собой внучку.

Соня наводила аппарат. Сергей Сергеич сидел неподвижно, его вроде бы ничего не касалось. Рядом стояла, держась за него, Дуся, ее правая рука лежала на сердце. Дуся широко улыбалась, но в глазах было много усталости и грусти. Дальше стояли худой Никита Данилыч, маленькая Серафима Борисовна и Галина.

Юра сидел, правее него пустовало кресло.

— Мама! — неожиданно обратилась Галина к Дусе. — Ты когда-нибудь в жизни снималась?

Дуся ответила сразу:

— На паспорт.

— Нет, нет, — настаивала Галина. — А так… без дела?

— Не помню, было ли со мной что… без дела… — сказала Дуся.

Она переступила ногами и опять застыла, снова прижав руку к сердцу, что-то оно сегодня не переставая болело.

— Прошу всех улыбаться! — крикнула Соня. — Жизнь хороша и прекрасна!

— Хороша жизнь! — тут же хохоча поддержала Клава.

— Пусть она хороша будет детям, — сказала вдруг Дуся. — А моя жизнь — как борозда кривая…

Аппарат давал выдержку, все затихли. Соня бросилась к пустому креслу, но Александр Степанович неожиданно повернулся и как бы случайно перекрыл ей путь к Юре.

— Пустите! — торопливо просила Соня, пробиваясь.

Александр Степанович будто не понимал.

Аппарат щелкнул. Кресло так и осталось пустым, а Кошечкин то ли беседовал с расстроенной Соней, то ли шел на нее грудью. Сергей Сергеич даже не шелохнулся.

— Давайте еще разочек! — попросила Соня, но ряд распался, гости рассаживались вокруг стола.

— Хватит, хватит, — сказал Александр Степанович. — Больше не будем. Что выйдет, то выйдет.

Глава восьмая НИНОЧКА

Гости разошлись, Сергей Сергеич и Ксюша давным-давно спали, — Дуся уговорила стариков оставить усталую девочку.

Женщины перенесли вымытую посуду в буфет, пришла пора собираться и Соне.

Она медлила, шапка и пальто были на ней, а что-то словно забыла — топталась в передней.

— Где же вы всех уложите? — сочувственно спросила она. — Давайте Галину, я ее у себя оставлю.

— Я к тебе не хочу, — сказала Галина. — Несчастливый твой дом, вон забирай Юру.

— А что? — крикнула Соня с вызовом. — Пожалуйста! У меня отлично! Выспится. А я — к старикам, они рады будут.

— Шел бы, Юрик, — посоветовала Дуся. — Вторые сутки, и опять на приступке.

Юра глядел нерешительно.

— Если не затруднит, я бы…

— Да почему затруднит? — Соня вспыхнула. — Ну?! — покрикивала она. — Собирайся, первый час ночи! Белье дома у меня приготовлено, только из прачечной. И еды полно. Возьми бритву, Бритвы у меня нет, покупать некому.

Она опять засмеялась, но Дуся махнула рукой, заставила приутихнуть.

— Перебудишь всех! — сказала шепотом. — Мой только уснул. И Ксюшка. Давай, Юрик, пора на бок всем, устали — сил нет.

Улицу покрыл снег — блестел и искрился, как нафталин. Под ногами поскрипывало.

Фонари уже не горели, плотная ночь повисла над городом, прохожие словно возникали из тьмы. На тротуаре лежало несколько светлых квадратов окон; они ломались у поребрика и стекали желтым на дорогу. И опять темнота.

— Ты не торопись подниматься, — говорила Соня, — я после одиннадцати приду.

— Неудобно, что ты провожаешь, — извинился Юра. — Это же я тебя провожать должен.