На линии горизонта

Я отдала тёте Паше свои старые платья на тряпки, а она сшила из них передник, перекроила, расшила, вырезала из красного сатина цветы и нашила их на светлый льняной ситец. Она шествовала по кухне своей особой победоносной походкой, держа в руках поварёшку, — сатиновые цветы передника переливались, как рубины на мантии, поварёшка сверкала как трость с набалдашником. Из пепельно–серых перьев дроф тётя Паша смастерила веер, комбинируя по очереди перья с зигзагообразными чёрными полосками и с поперечными белыми, скрепила их друг с другом, а нижнюю часть украсила маховыми пучками тёмно красного цвета. Получился роскошный веер Прасковьи Борисовны. Восхитившись её мастерством, я пропела песенку: «Этот веер чёрный, веер драгоценный, он в себе скрывает тайну и измену!» Она опять произнесла: «кызымке всё в смех», но в тоне уже не звучал прежний ироничный оттенок, а даже наоборот, лёгкая добродушная похвала. За одной и той же фразой сколько скрывается разного!

Вечерами Борисовна и Василич вдвоём играли на кухне в карты. В печке горел огонь, и по лагерю шёл лёгкий треск от горящего саксаула вместе с тонким смоляным запахом дыма. На столе стояла лампа, свет от которой падал на стоящий букет и лица. Освещённые перемешанным пламенем саксаула и лампы, шёлковые стебли ковыля с мелкими, но яркими оранжевыми и фиолетовыми цветами серо–зелёного типчака, с экзотически–искривлёнными ветками дубняка отбрасывали тень, которая расползалась по стене, ложилась на потолок, вздрагивала и придавала кухне таинственный вид. Тётя Паша сидела напротив Василича. Волосы зачёсаны, шея и плечи выступают из воротника, лицо выразительнозначительное, в глазах отсвечивающиеся отблески огня, в одной руке веер, в другой карты, на плечах шаль. Портрет герцогини Саксонской! Слово страшно сказать — у нас и Пронькины — герцогини!

В отрогах гор Кызыл–Tay, совсем близко от нашего лагеря, по склонам логов, рассекающих эти гранитные горы, росли самые неожиданные и редкостные кусты и травы, обрамляющие текучие ручейки. Чёрная смородина, обмывала свои тяжёлые грозди в чистой воде этих бегущих потоков, встречалась ежевика и даже крыжовник. Тётя Паша часто собирала ягоды, пробираясь сквозь терновник и колючие заросли, уходила довольно далеко от лагеря, и шофёр Виктор подвозил её вместе с корзинами ягод. В день когда тётя Паша собрала вместе с ягодами букеты цветов, Виктор решил, что она «того», «видать, старая ума лишилась». Как я теперь понимаю, она не была старая, ей было не больше сорока пяти, но тогда нам казалось, что это возраст стариков.

Шофёр Виктор день и ночь «калымил» вместе с тремя молодыми рабочими, они перевозили юрты, подвозили, помогали всем кочующим по степи и были заняты. Всем было строго настрого приказано не привозить в лагерь спиртного. У нас был «сухой закон», потому как все знали, что с появлением спиртного может потеряться равновесие и остановится вся работа. Вместо бутылки водки как-то Виктор привёз маленького пушистенького котёночка, которого оставили казахи на зимовке. У нас всегда жили собаки, кошки, но этот котёночек стал всеобщим любимцем. Особенно его полюбил неразговорчивый Василич. Он не спускал котёночка с рук, и никто из нас даже не претендовал на него, потому как все видели, какую радость Василичу доставляет котёнок. Василич назвал котёночка Жуликом. Жулик стал за ним везде бегать и даже спать вместе с ним на его кровати. За обедом всегда сидел у него на плечах или на коленях, а Василич его гладил. Иногда Жулик осмеливался протянуть лапу к миске Василича, и тогда он приговаривал: «Жулик ты, настоящий жулик». И не сердился на него, а даже будто восхищался его смелостью, за которую Жулик тут же получал от него награду в виде жирненького кусочка. Жулик обрастал красивой дымчато–голубой шерстью, переливающейся на солнышке, заласканный и весёлый он, подпрыгивая, бегал по всему лагерю, за бабочками и стрекозами, подружился он со всеми другими животными обитателями, и вместе с ними встречал нас после маршрутов. Василич сразу брал его на руки, Жулик устраивался у него на плечах, и они вместе, помыв руки, входили в кухню. Тётя Паша никогда не высказывала никакой привязанности к нашим животным. Моего любимого пса Аркашку она полностью презирала, потому как не видела в нём никакого толку, он был маленький и непородистый. «Кызымка весь сахар изводит на этого кабыздоха» — ворчала она. «Кабы собака была видная, а этот — страмота, всех пужается». Пару раз она шуганула Аркашку из кухни метлой. Но к Жулику тётя Паша не была так сурова. Я видела как в безумно жаркие дни наша герцогиня пускала Жулика в погреб, где он валялся среди холодных банок со сметаной. Заметила даже, что Жулик не только всегда играл с Василичем и тётей Пашей в карты, но иногда даже обмахивался веером герцогини.