На линии огня

– Республика предприняла наступление, беспримерное по своим масштабам… Атакуют восемь дивизий. Мы уже взяли или вот-вот возьмем Побла-де-Масалуку и Гандесу, и противник откатывается вдоль русла реки. Между нами и Ампостой его оборона трещит по швам.

– А здесь все как-то не так.

– Бои за Кастельетс, как тебе известно, были местного значения, и тактическая задача выполнена даже лучше, чем ожидалось: сообщение между Файоном и Мекиненсой прервано.

– Стало быть, он теперь и не нужен?

Замороженный взгляд в ответ.

– Не очень.

– Ах вот как… Не очень…

Палец комиссара описывает на карте круг.

– И, кроме того, в этом секторе фашисты нашими усилиями понесли большие потери и не смогут перебросить подкрепление на другие участки фронта.

Но Гамбо даже не смотрит на карту.

– Ну да, – отвечает он. – Но для этого потребовалось завалить их свежим мясом рабочих и крестьян – бросить в топку сражения лучшее, что есть в Республике, а заодно и мальчишек, которые еще ни разу не брились.

Комиссар смотрит на него с кислой миной:

– Мы предотвратили наступление фашистов на Валенсию и заткнули глотку пораженцам.

– Вроде выходит, что мы одержали блестящую победу. С такими победами мы скоро очнемся в Перпиньяне.

От злой насмешки в этих словах Ланда хмурится, а на лицо комиссара набегает тень.

– Товарищ, мне не нравится твой тон, – резко говорит он.

Гамбо смотрит невозмутимо:

– Тон не нравится? А что из трех тысяч бойцов, которых мы переправили на тот берег, назад пришла едва ли треть, да еще в каком виде, – нравится?

– А зачем ты мне это рассказываешь? Надо было лучше драться.

– Ах вот как… – с горечью усмехается майор. – Вымолвил наконец.

Фаустино Ланда даже вздрогнул при этих словах.

– Прошу тебя, Гамбо… – говорит он встревоженно.

Но майор пропускает его слова мимо ушей, продолжая неотрывно смотреть на Русо.

– Ты о чем, не понимаю, – говорит тот.

– О том, как надо побуждать бойцов к действию. – Гамбо дотрагивается до кармана. – У меня тут твоя последняя инструкция: «Если отступите, вас убьет не враг, а мы».

– В приказе сказано не так.

– Так, но только покрасивей выражено.

Комиссар явно теряет терпение.

– Мало расстреливали – и вот результат.

– Мало? – Гамбо смотрит на командира бригады, но тот отводит глаза. – Что молчишь, Фаустино? Тебе нечего сказать по этому поводу?

Подполковник умиротворяюще воздевает руки:

– Бросьте вы… Нашли тоже подходящий момент дискутировать.

Гамбо снова не удостаивает его ответом. И смотрит на комиссара:

– А такое слово – «ошибка» – ты не слыхал, товарищ комиссар? В твоем лексиконе его нет?

Русо каменеет лицом. Взгляд через очки такой, что кажется, стекла изнури покрываются изморозью.

– Партия никогда не ошибается.

Гамбо театрально отшатывается, как от толчка в грудь:

– Малость припоздал с этим заявлением. Но «человеческий фактор» порой подводит, да? Ты ведь это имел в виду?

– Мы говорим о стратегии и тактике, а не о людях. Я-то думал, ты это усвоил, когда учился в академии в Москве.

– Учился. И еще читал «Вопросы ленинизма» товарища Сталина.

– Ты на что намекаешь?

– Не намекаю, а прямо говорю, что, скорей всего, спросят с тебя, а не с человеческого фактора. И потому, наверно, у тебя такая кислая рожа, а, комиссар Рикардо?

Тот отворачивается, как если бы его внимание вдруг привлекла какая-то точка на карте. Потом протягивает руку к бутылке и наливает вина в свой бокал.

– Похоже, ты заговариваешься, – произносит он хмуро. – Ты устал. И нуждаешься в отдыхе.

Но Гамбо, мотнув головой, гнет свое:

– Вот что я тебе скажу, товарищ комиссар. Наши воюют сейчас лучше, чем два года назад, но ненависти у них поубавилось. Сейчас уже идет война не за уничтожение фашизма, теперь противник обрел лицо, время от времени выясняется, что там – такие же люди, как мы, что мы с ними из одного городка и сигареты покупали в одном ларьке… Это несколько меняет дело, понимаешь?

Комиссар, не меняясь в лице, медленно пьет вино. Облизнув тонкие холодные губы, ставит стакан на стол.

– Не все ли равно, если даже и так?

– Совершенно не все равно! Потому что прежний механизм уже не работает. Война в тылу шла ни шатко ни валко, и это повлияло на боевые действия.

– Вопрос в действенности принятых мер, товарищ. Ты слышал об ответственности? О самокритике? Говорит тебе что-нибудь это слово? О степени вины?

– А-а, вот и словечко «вина» выскочило… Но люди, сидевшие в окопе, ни в чем не были виноваты.

– Уверяю тебя…

– Можешь не стараться, не уверишь!

– Да дай же ему сказать, Гамбо, – примирительно вмешивается подполковник.

– Нет, извини. Не дам. Я пришел с передовой, где потерял чуть ли не всех своих людей, а потому право говорить принадлежит мне. И говорю, что если кто и виноват, то уж не те, кто сражался там, а вы и, быть может, я.

Русо душит ярость. От его обычной ледяной сдержанности и следа не осталось.

– Я не потерплю, чтобы со мной говорили в таком тоне.