На линии огня

Еще не полностью угас день – в сумерках, которые гуще на востоке и в низинах, видно, как над крышами Кастельетса поднимается столб темного дыма, – когда, черные против меркнущего света, две из трех рот батальона Островского покидают кладбище и пересекают шоссе между виноградниками. Час назад был получен приказ сменить Второй батальон на восточной высотке, дав ему возможность зайти с фланга в Кастельетс, где все еще сопротивляются франкисты.

Гамбо, стоя со своим штабом на мосту, смотрит в бинокль, как идет его батальон, как в равномерном топоте многих ног – голосов не слышно – тянется длинная вереница фигур, и по мере того, как гаснет последний свет дня, делается все темнее. Солдатам запрещено курить, громко говорить и выходить из строя по нужде. И приказ этот выполняется неукоснительно. Даже навьюченные боеприпасами, тяжелыми минометами и пулеметами «максим» мулы, которых ездовые ведут под уздцы, и те двигаются почти бесшумно – слышно только цоканье их копыт по щебенке.

– Хорошие ребята, – замечает заместитель командира батальона капитан Симон Серигот.

Гамбо убежденно кивает. Этих дисциплинированных, молчаливых бойцов, пролетариев, закаленных в боях, он считает своими выучениками и лучшими в Народной армии Республики – ни единого случая дезертирства, неповиновения приказу или недостойного поведения. Сражаются, терпят лишения, получают раны, гибнут – и на их место приходят новые, так же тщательно отобранные и сражающиеся так же доблестно. На всех можно положиться, все коммунисты – и никого нельзя заподозрить в оппортунизме, и боевой дух высок у каждого. Командир заботится о них, а они – о нем. И не колеблясь идут за ним в огонь и в воду, а он это знает и по-настоящему ценит. Перед маршем лично распорядился накормить солдат горячим, доверху наполнить фляги водой, выдать каждому по сто пятьдесят патронов, по четыре ручных гранаты и по четверти фунта табаку на отделение.

– Совсем стемнело, – говорит Рамиро Гарсия, политкомиссар батальона. – Как бы не сбились с пути…

– Они знают, что делают, – отвечает Гамбо.

Воистину это так. Знают, потому что усвоили эту науку сначала ценой суровой муштры, а потом и собственной крови. Половина тех, из кого полтора года назад сформировали батальон, больше не значатся в его списках: шесть месяцев спустя многие остались на берегах Альфамбры, когда Кампесино – бездарный военачальник, жестокий и трусливый мужлан, которого Гамбо терпеть не может, – угробил свою 46-ю дивизию на подступах к франкистским позициям. Еще до этого батальон имени Островского доказал, чего он стоит, когда в Брунете, сломав хребет одной из лучших франкистских дивизий, стойко держался под бомбежками и артиллерийским огнем, не отступив ни на пядь, меж тем как Листер, анархисты и интербригады позорно удрали. И снова стал героем дня, отличившись под Теруэлем, когда ему довелось разгрызть крепкий орешек высоты 1.205: там было все – и сменявшие одна другую атаки по равнине, насквозь простреливаемой губительными пулеметами Легиона, и штыковой бой в траншеях, и сотни убитых и раненых в этой жуткой и дикой резне, где беспримерная, но хаотичная отвага одних наткнулась на фашистскую оборону, мастерски организованную по всем правилам военного искусства.

– О чем думаешь, майор? – спрашивает Серигот.

– Об Альфамбре.

– Ох, не напоминай… Не приведи бог опять пережить такое.

И с тех самых пор Гамбо делает все, чтобы его батальон накрепко усвоил урок Теруэля, вытвердил его назубок. Чтоб и батальон имени Островского стал шедевром военного дела – дисциплинированной надежной боевой единицей. Стальной машиной, одушевленной коммунистическими идеями. Он так и сказал своим бойцам перед переправой через Эбро, обратился прямо к ним, как обращался всякий раз, когда считал это нужным: заложил пальцы за ремень и встал перед строем, лицом к лицу с ними, не препоручая это своему комиссару. Товарищи, сказал он, вы – передовой отряд международного пролетариата. Мы с вами – не только испанцы, но и часть мировой революции, которую анархисты и прочие безответственные и безмозглые элементы торопят как только могут, однако мы, коммунисты, – люди терпеливые и знаем, что победа мировой революции невозможна, пока не будет одержана победа в этой войне. И сражаемся мы не только против Франко, но и за наших братьев, томящихся в застенках Гитлера и Муссолини, за пролетариев Англии и Франции, пока неспособных сбросить ярмо капитала, за американских негров, за преследуемых евреев. Ощетинившись штыками, мы стоим стеной, укрепленной научной истиной и разумом, меж тем как против нас – наемники или парии, которых силой гонят защищать чужое им дело. А мы – вооруженный народ, живший впроголодь и жестоко угнетенный, но скоро уже эта когорта отплатит за все и добьется победы. Итак – да здравствует Республика! Готовьтесь к бою, потому что нам снова предстоит показать, кто мы такие, чего стоим и какими станем.

Сумрак все гуще, люди и животные уже превратились в вереницу темных фигур, движущуюся меж совсем черных виноградников. Слышится хриплое ржание мула.