На линии огня

— Чапичев? — переспросил я.

— Да, Чапичев, — ответил Ксенофонтов. — Он агитатором в 243-м полку работает… — И, немного помолчав, как бы полусерьезно-полушутя добавил: — Поэт он еще… Стихи пописывает…

Сомнений быть не могло: это он — Яша Чапичев, мой волховский однополчанин.

В это время редакция нашей газеты размещалась южнее Бреслау на восточном берегу Одера. Здесь был большой черепично-кирпичный завод Ганса Цомака. Трубы этого мощного механизированного предприятия, дававшего его хозяину большие доходы, уже не дымили. В просторных цехах свистел порывистый весенний ветер. Без движения стояли механизмы и агрегаты. Советская Армия так быстро ворвалась во владения немецкого бюргера-заводчика, что он не успел не только эвакуировать машины, но даже вывести их из строя. Все было на ходу, в исправном состоянии. Хозяин же успел удрать. А жаль. Ему пришлось бы держать ответ перед грозным судом за все те злодеяния, которые он творил над рабочими, а точнее сказать, над рабами, которых он «приобрел» по дешевке на невольничьей бирже в Бреслау. Наши воины освободили изможденных, похожих на живые трупы людей. Сотни угнанных из оккупированных территорий Советского Союза, Польши, Чехословакии и других славянских государств людей с раннего утра и до поздней ночи гнули спины на немецкой каторге. В опаснейших условиях аварийных карьеров копали они глину и песок и вручную доставляли все это на завод. Такие же рабы в не менее тяжких условиях смешивали глину с песком и формовали ее. Но самым изнурительным и горячим, в буквальном смысле, цехом был цех обжига. Нелегкой была и участь тех, кто занимался вывозкой готового кирпича и черепицы из стен завода, укладкой в бункера, а потом погрузкой на машины для отправки потребителям.

Словом, труд на этом предприятии был самым настоящим каторжным трудом, какого мир не знал со времен средневековья. Но нас, советских людей, особенно поразили страшные условия, в которых жили рабы Ганса Цомака: низкие, темные, сырые и холодные бараки. Всюду цементные полы, на окнах решетки, как в тюрьме. Нары в два, а в некоторых бараках и в три этажа. Грязные матрацы, набитые полуистлевшей соломенной трухой, служили невольникам постелью. Из бараков был лишь один выход — на завод. Туда вел узкий проход, опутанный колючей проволокой. За пределы завода человек выйти не мог. Каторжный труд да грязные нары в полутемном и сыром помещении, похожем на казематы, — вот и все, что полагалось рабу цивилизованного немецкого заводчика.

Но совершенно по-иному жил сам Ганс Цомак и его многочисленные помощники и надсмотрщики над рабами. Все они, в первую очередь приближенная челядь Цомака, жили в больших особняках, выстроенных на горе в стороне от завода. В этих особняках много больших, светлых, роскошно обставленных награбленными вещами комнат. В каждой комнате ковры, стильная мебель, хрусталь, дорогие драпировки, фарфоровые сервизы и украшения. В одном из залов красноармеец Николай Веревкин неожиданно вскрикнул от удивления. На столе лежало полотенце, на котором шелком было вышито: «Николай Веревкин».

Как попало сюда, в Германию, это полотенце?

Жена Веревкина — искусная вышивальщица — расшила это полотенце в подарок мужу. Когда в станицу ворвались немцы, они разграбили все имущество Веревкиных. И вот с далекой Кубани это полотенце в числе другого добра попало сюда, в квартиру немецкого грабителя.

Показал Веревкин свое полотенце товарищам: «Вот как обогащались немцы. Найти бы мне гада, который забрал его…»

Но вернемся к Чапичеву, на след которого я так неожиданно напал.

Когда Коля Ксенофонтов, сдав ответсекретарю газеты свои снимки, снова уезжал в Бреслау, я попросил редактора газеты Семена Иосифовича Жукова разрешить и мне поездку в 6-ю армию, которая блокировала окруженных гитлеровцев в этом городе. Разрешение было получено, и мы на редакционном «виллисе» отправились в город, где шли тогда наиболее жаркие бои.

Наконец-то, мечтал я, увижу своего старого фронтового друга, с которым не виделся три с лишним года: для военного времени это очень большой срок. Находясь еще в редакции, через оперативный отдел штаба фронта я узнал, что 243-й стрелковый полк входит в состав 181-й стрелковой дивизии 6-й армии нашего фронта, узнал, где сражается этот полк и как до него добраться.

По дороге в Бреслау мы встречали многих наших командиров и солдат, только что вышедших из боя и уходивших на отдых, точнее, на переформировку и подготовку к новому генеральному наступлению. Я поговорил с некоторыми из них, записал в блокнот интересные боевые эпизоды, а Ксенофонтов сфотографировал героев. Настроение в войсках было хорошее, прекрасно чувствовали себя и мы. Все видели, что война — четырехлетняя кровопролитная война — подходила к своему логическому концу. Под натиском наших войск, обладавших теперь колоссальным боевым опытом, гитлеровцы все дальше уходили в глубь своей территории, отступали на запад.