На линии

— Хоть бы и в колпаке… — Углецкий видел, что генералу приятно видеть предшественника в шутовском роде, но он любил князя и, понимая, что идет на риск, все же сопротивлялся. — Грешно скрывать, с чудинкой был… Совершая, к примеру сказать, прогулку, гарнизону не скликал. Мог и на обывательской телеге подъехать. Да вон хоть с его отцом случай возьмите… — атаман указал в окно на скачущего обок с возком казака. — Этот-то, Кирилл, казак справный, но до старшего Колокольцева ему тянуть и тянуть. А значит, дело так сложилось: привез почтенный однажды дровни хвороста. У города видит — застит ему путь старичок с бадиком, к воротам подбросить просит. Казак, не будь дурнем, положил за то помочь стаскать хворост. Едут, беседуют, часовой у будки вытянулся и на караул отдал. Казаку только смешно, он уж шутит: уж не тебе ли, Сивый, почет? Погляди, дедусь, какой у меня конь важный! Ну, держат дальше. Поодаль губернаторского дома едут… Тут старичок упроси пристать на малость. Еще Сивый дергает, а уж адъютанты, дежурные! Смекнул казак, во что втяпался, и уноси ноги. Нанял работничка! Только лошадь уж под уздцы держат. Тут и старичок подходит, извиняется, что недосуг хворост таскать, и монету сует… Чудак, конечно…

Спереди, оттуда, где разбивали снег оренбургские казаки, донеслось протяжное, полноголосое пение.

…Ой, да про тебя-то идет
Вот и слава добрая,
Ой, да будто ты, Оренбурх,
Вот и на красе стоишь,
Ой, да на красе стоишь,
Вот и на крутой горе,
Ой, да на крутой горе,
Вот и на Урал-реке.
Ой, да на двух речушках,
Вот и на устьице…

— Че ж, Лука, не подхватывашь? Аль песня мимо души? — крикнул через возок едущему с противоположного боку уральскому казаку Луке Ружейникову Кирилл Колокольцев.

Подле окон губернаторского возка держалось по казаку от каждого из двух казачьих войск края, составляющих почетный конвой. Версты через три казаки менялись.

— Словам не учен, — откричал Ружейников знакомцу по ожиданию в Самаре поезда Военного губернатора.

— Тады как знаешь, — махнув на противившегося казака и подстроившись к общему хору, Колокольцев затянул:

…Ой, да на Уралушке
Вот и все живут казаченьки,
Ой, да на Сакмарушке
Вот и там живут татарушки…

Собственно из-за этой припевки и зажал голос Ружейников. Был он из станицы Сакмарской, давнего обиталища казаков Уральского войска, расположенной на берегу быстроводной Сакмары и ожившей задолго до заведения стен Оренбурга. Вина ли сакмарцев, что потом под бок к городу-крепости прилегла на берег реки торговая татарская Сеитова слобода?

Ой, да как Уралушка
Звался все Яик-река…

Исконное имя реки столь ласково было всякому уху живущего возле него казака, что Ружейников не удержался и подтянул:

…Ой, да там ходил, да гулял
Большой атаманушка,
Ой, да атаманушка,
Казак…

— Молкни, охальники! — резкий окрик из приоткрывшейся дверцы возка и грозно сверкнувшие глаза атамана Углецкого заставили оборвать ближних, но головные вполголоса допели:

…Ой, да атаманушка,
Казак Емельянушка.

А едва смолкла едущая перед возком Оренбургская сотня, как разнеслась на запятках зычная песнь уральцев:

Со двенадцатого года
Поседелые орлы,
У костров они, да ну, да толкуют,
Речи хра… речи храбостью полны.

Новая песня уже вызванивалась на иной манер, по-походному. Казаки ободрились, выпрямили осевшие в долгой скачке спины.

«Смерть врагам!» — сказал Кутузов
И с дружиною своей
Начал потчевать, да ну, да французов
По-каза… по-казачьи, без затей…

Долго еще распевали казаки. Песня то забегала наперед возка, то пушила за ним радужным хвостом. Эссен начал дремать, и до очередной станции в возке покачивалась скучная дорожная тишина.

Прошедший холостым целый перегон да отстоявшись на почтовом дворе, возок Войскового атамана насквозь выстудился. А последним часом подхватил изрядный морозец.

— Басурман! Лихоманкой уложить хочешь?! — высунувшись из дверцы, распекал возницу Углецкий. — Я тебе где дышать наказывал? А ты, вор, по хоромам бока мял?

— Да нетто можно? Как есть в коробе дрых. Самого оторопь брала, какой нынче во мне дух тяжелый. Одна стынь валит — варюжку обогреть умно.

Буча возле постоялого двора так и эдак пользованный пустырь, выезжали на шлях казаки.

— Ряд! Ряд блюди! Ой ты боже, Колокольцев, чего ж он у тебя сровни под шпорой саднит? Урежь, урежь прыть! — наводил порядок круглый, будто посаженный на коня колобок, урядник.

Углецкий узнал его.