На литературных баррикадах

«Это было в одном из монпарнасских кафе, огромных, как вокзал, где я проводил осенний вечер… Кто-то окликнул меня: «Поэт Владимир Маяковский просит Вас сесть за его столик…» Он был там. Он махнул мне рукой. Он не говорил по-французски… И это была та минута, которая должна была изменить мою жизнь. Поэт, сумевший сделать из поэзии оружие, сумевший очутиться на гребне революционной волны, этот поэт должен был оказаться связью между миром и мною. Это было первое звено цепи, которую я приемлю и показываю сегодня всем у запястья моей руки, цепи, соединившей меня снова с тем внешним миром, который пристрастные философы научили меня отрицать… который мы, материалисты, сумеем переделать и в котором я отныне вижу не только безобразное лицо врага, но и глубокие взгляды миллионов мужчин и женщин, к которым, как научил меня поэт Маяковский, можно было и нужно было обращаться, ибо это те, кто преобразует наш мир, кто поднимет над ним истерзанные кулаки с разорванной цепью».

Знаменательно, что и Маяковский понял Арагона, увидев в нем зарю новой поэзии во Франции. Говоря в путевых заметках о своем неприятии поэтов различных направлений, Маяковский называет и парижских писателей, близких ему:

«Многие из них коммунисты, многие из них сотрудники «Клартэ».

Перечисляю имена: …Луи Арагон — поэт и прозаик, Поль Элюар — поэт…

Интересно, что эта, думаю, предреволюционная группа начинает работу с поэзии и с манифестов, повторяя этим древнюю историю лефов».

Маяковского и Арагона сблизило прежде всего понимание поэзии как оружия в духовной битве.

И на съезде советских писателей в Москве (1934 год), и на Международном конгрессе писателей в защиту культуры в Париже (1935 год), говоря об условиях развития реализма во французской литературе, Арагон резко осуждает формалистские теории, в том числе и манифесты сюрреалистов.

Обращаясь к эстетам и декадентам, Арагон восклицает: