На лужайке Эйнштейна

– У меня хорошие гены, и я, наверное, проживу до ста лет, – сказал Торн. – Но я не могу продолжать делать действительно большую теоретическую физику в течение длительного времени. Я решил, что сейчас как раз подходящее время изменить направление деятельности и заняться тем, что я смогу делать в течение нескольких десятилетий. Кроме того, мне стало скучно.

– Облом вышел, – сказала я, когда мы вернулись в отель.

Мы надеялись получить ответы на некоторые вопросы, а получили только вербальный эквивалент пожиманию плечами. Торн не видел никакого глубокого смысла во фразе о границе границ, он очень много говорил о том, что эта идея бесполезна.

Может быть, она и была бесполезной. Неважно, что она звучала интригующе, – никто не гарантировал, что эта фраза несет в себе сияющую истину. Может быть, в ней не было ничего, кроме бессловесного страдания стареющего физика, который знал, что подходит к концу отпущенное ему время, или даже просто стареющего человека, который не знал, что подходит к концу отпущенный ему ум. Опять же, как сказал Фейнман, все, что Уилер говорил, казалось дичью. Но часто он бывал прав.

– По крайней мере, теперь мы знаем о Журеке, – сказал отец. – Это полезно.

И то правда. Торн сказал, что Войцех Журек, физик из Лос-Аламоса, был лучшим в мире экспертом по Уилеровскому самонастраивающемуся контуру.

Я кивнула:

– Что ж, едем в Нью-Мексико.

Мы поселились в скромной гостинице в стиле пуэбло, расположенной в окружении белых стен из адобы, увитых зеленью, среди которой тут и там виднелись огненно-красные гроздья перца. День мы провели, прогуливаясь по картинным галереям на Каньон-роуд и обсуждая природу реальности.

На следующее утро мы отправились в Лос-Аламос, до которого было сорок пять минут езды. Наш путь пролегал вверх, к плато Пахарито, расположенному на высоте в семь тысяч футов над уровнем моря, в «город, которого никогда не было». Семь десятилетий назад правительство решило построить Лос-Аламосскую национальную лабораторию в качестве секретного штаба проекта «Манхэттен». Физики со всей страны оставили свои родные университеты и переехали сюда, чтобы создать атомную бомбу и положить конец Второй мировой войне. Уилер, изложивший свою теорию атомной бомбы в совместной с Бором статье по делению ядер, работал тогда в городе Хэнфорд штата Вашингтон на ядерном реакторе, нарабатывавшем для Лос-Аламоса плутоний. Время от времени он приезжал в Нью-Мексико обсудить служебные дела, а заодно и электродинамику с Фейнманом.

В 1944 году, в начале своей работы в Хэнфорде, Уилер получил открытку от своего младшего брата Джо, который сражался на передовой в Италии. Она содержала всего одно слово: «Поторопись». Но Манхэттенский проект привел к созданию бомбы только к следующему июлю, почти через год после того, как Джо был убит. В двухстах милях к югу от Лос-Аламоса, в пустыне Хорнада-дель-Муэрто, они провели испытания своего плутониевого «гаджета», взорвав первую в истории атомную бомбу. Физики наблюдали за взрывом «Троицы» из безопасного укрытия в базовом лагере, расположенном в десяти милях. Они увидели ослепительную вспышку, потом повеяло нестерпимым жаром, в завершение прошла мощная ударная волна, и над местом взрыва появилось грибовидное облако, поднявшееся на высоту более чем в семь миль, отчего песок в пустыне превратился в стекло на тысячи футов вокруг. Роберт Оппенгеймер, директор лаборатории, торжественно процитировал строки из «Бхагавад-Гиты»: «Я стал смертью, разрушителем миров».

Коллеги-физики еще не оправились от ужаса, а Уилер, испытывая чувство вины за смерть брата, сожалел, что они не смогли закончить свою работу быстрее. «В истории от заднего ума не много проку, – писал он в 1998 г. – Но я не могу удержаться от размышлений о своей собственной роли в этом проекте. Я мог бы раньше осознать всю тяжесть германской угрозы, чем я это сделал. Я бы мог, вероятно, повлиять на людей, принимающих решения, если бы я попытался. Более пятидесяти лет я живу с мыслью о смерти моего брата. Мне нелегко вычленить влияние именно этого события на мою жизнь, но одно ясно: будучи приглашен на государственную службу, я был обязан согласиться». Так, в 1950 году, когда ему было предложено работать над созданием водородной бомбы, Уилер согласился. Он переехал сюда, в Лос-Аламос, и целый год жил в бывшем доме Оппенгеймера.

Пересекая на автомобиле Столовую гору, я подумала, что это странно, что все вокруг было пропитано этой трагической историей. Странно думать, что такие неясные и абстрактные идеи, как теория относительности и квантовая механика, идеи, которые мой отец и я обсуждали более десяти лет, в которых, казалось, материального было не больше, чем в интеллектуальных головоломках, – привели к таким невообразимо реальным последствиям. Реальным не в смысле инвариантности и независимости от наблюдателей. Реальным в смысле крови, огня и горя.