На лужайке Эйнштейна

– Он показывает, что между геометрией и информацией существует связь общего свойства, но ее происхождения мы пока не понимаем, – ответил Буссо. – Мы можем сказать, в чем состоит эта связь. Мы можем находить ее в природе и сколько угодно проверять справедливость выведенных из нее соотношений. Но в целом это выглядит как заговор. Должна существовать более глубокая причина. И мы думаем, что эта причина в квантовой гравитации, или, точнее, ее объяснит единая теория материи и квантовой гравитации. С одной стороны равенства у вас геометрия, площади поверхностей в пространстве-времени, а пространство-время – это, конечно, гравитация. А с другой стороны равенства у вас информация, содержащаяся в пространственно-временных областях, а информация – это, в действительности, просто число квантовых состояний. Поэтому в вашем уравнении гравитация с одной стороны увязана с квантовой теорией – с другой. Это взаимоотношение настолько универсально, что должна существовать простая причина. Вроде той, по которой тела падают с одной и той же скоростью. Есть надежда, что голографический принцип может играть ту же роль, какую принцип эквивалентности играл для Эйнштейна при построении общей теории относительности.

– Что нам говорит о реальности тот факт, что вы получаете неправильные ответы, когда используете глобальный подход, божественную перспективу? – спросила я.

Буссо задумался.

– В каком-то смысле он говорит нам, что то, что мы называем реальностью, независимо от того, чем оно в конце концов окажется, определимо, по всей вероятности, только приблизительно. Если типичному наблюдателю доступно не более чем конечное число квантовых состояний, потому что площадь светового конуса прошлого диктует, сколько информации будет заключено внутри него, то это означает, что существует предел точности, с которой вы можете что-либо измерить или с которой вы можете описать мир. Очевидно, нет бесконечно точного смысла, в котором мир представляет собой что-то определенное.

В поезде, по дороге обратно в Сан-Франциско, я думала о том, что говорил нам Буссо. Привязка по месту – взгляд на Вселенную единичного наблюдателя, в пределах его светового конуса – это должно быть фундаментальным. Если вам нужна мультивселенная, вы можете попробовать получить ее, сшив привязки по месту для различных наблюдателей. Но главный вывод на сегодня – все это иллюзия. Мы можем с чистой совестью вычеркнуть мультивселенную из нашего списка ингредиентов окончательной реальности.

Я попыталась представить себе, как могла бы выглядеть мультивселенная, сшитая из привязок по месту, но мой мозг не мог вообразить это. Я понимала, что она не может быть похожа на множество вселенных-пузырьков, к которому космологи всегда апеллировали для иллюстрации этой идеи. Такая картина предполагает, что эти пузырьки обладают каким-то определенным, не зависящим от наблюдателя существованием. Но границы каждого пузырька совсем не похожи на физические стенки, плавающие в неком инвариантном пространстве – это внутренние маркеры границы, какими их видит данный наблюдатель из определенной точки. Взгляд на мультивселенную снаружи означал бы одновременный взгляд со всех возможных точек зрения. Что бы это ни значило.

Я не могла не вспомнить рассказ Борхеса «Алеф». Главный герой узнает, что человек по имени Карлос Архентино Данери нашел в подвале дома под лестницей Алеф – точку пространства, в которой собраны все другие точки Вселенной, и их можно рассматривать сразу со всех сторон. Глазами Бога. Так Борхес описывает это:

«В диаметре Алеф имел два-три сантиметра, но было в нем все пространство вселенной, причем ничуть не уменьшенное. Каждый предмет (например, стеклянное зеркало) был бесконечным множеством предметов, потому что я его ясно видел со всех точек вселенной. Я видел густо населенное море, видел рассвет и закат, видел толпы жителей Америки, видел серебристую паутину внутри черной пирамиды, видел разрушенный лабиринт (это был Лондон), видел бесконечное число глаз рядом с собою, которые вглядывались в меня, как в зеркало, видел все зеркала нашей планеты… видел циркуляцию моей темной крови, видел слияния в любви и изменения, причиненные смертью, видел Алеф, видел со всех точек в Алефе земной шар, видел свое лицо и свои внутренности, видел твое лицо; потом у меня закружилась голова, и я заплакал, потому что мои глаза увидели это таинственное, предполагаемое нечто, чьим именем завладели люди, хотя ни один человек его не видел: непостижимую вселенную»[49].

Сасскинд предложил встретиться с ним в маленьком кафе в Пало-Альто. Мы с отцом пришли заранее и заняли угловой столик на открытой веранде. Вскоре появился и Сасскинд.

Он тепло поприветствовал меня, а я, в свою очередь, познакомила его с отцом. Когда они пожимали друг другу руки, я заметила то, что редко видела: отец нервничал.

Мы с Сасскиндом пошли внутрь кафе, чтобы сделать заказ, а отец остался за столиком. Когда мы вернулись с кофе и чаем в руках, я посмотрела на отца и сразу поняла, что он думает: «Боже праведный! Ленни Сасскинд несет мне кофе!»