На маленькой планете

Он нарвал бурьяну, почистил ей шею и спину. Никогда корова не знала ничего подобного. Впервые она испытала нечто похожее еще в детстве, когда стояла на слабеньких своих ножках, а мать, большая, комолая, лизала ее своим теплым, длинным языком. Сейчас она, замерев, выгнула спину, вслушиваясь в себя, ощутила знакомый запах; ей на время показалось, что стоит в теплом, сеном и хлебом пахнущем хлеву, а со двора несет такими запахами, от которых кружится голова, и, не в силах перенести воспоминания, повернула разомлевшую морду и лизнула признательно Чмуневичева.

— Но-но, не дури, — сказал он ласково и повел ее в сарай. В дверях она заупрямилась. Он подтолкнул, корова стала на свое место и сразу почувствовала ненавистный запах той женщины, которая приходила раз в день, больно била ведром по морде и кричала:

— Сатана! Как в прорву носишь! Чтоб вам подавиться, изверги!

Не успел Чмуневичев закрыть дверь, как корова понуро опустила голову, вспомнила, как чесали ей шею и как было приятно, и жалобно замычала. Раньше она тоже тревожилась. Когда долго не приносили поесть, ею овладевало жуткое, изнуряющее чувство голода, и приходилось мотать головой, мычать, лизать камни, подбирать под собою затерявшиеся картофельные очистки. Но сейчас она была сыта. Ей хотелось пойти вслед за человеком, и она ясно почувствовала, что должна идти за ним, и, беспокоясь, замычала еще громче.

Долго корова переступала в темноте, моталась из одного конца сарая в другой, насколько пускала веревка, пока не устала и не опустилась на пол.

VIII

Чмуневичев поставил в сарае на петли дверь, сделал настил из досок, выстрогал небольшие ясельки, а когда женщина, ухаживающая за коровой, заболела, стал приходить сюда каждый день. Уже давно отшумела талая вода; вербы и березы обросли сережками, и далеко проникал запах первой, молодой зелени. Все чаще выводил Чмуневичев корову из сарая; ее бурая шерсть за несколько дней залоснилась, заблестела. Появилась молодая трава возле забора, теперь корова часто щипала траву.

— Эй! — кричал часовой Чмуневичеву. — Не подходи к забору! Нельзя!

— Так то ж корова, как так нельзя? — усмехался Чмуневичев, и в его простых добродушных словах, сказанных с ласковой снисходительностью и с улыбкой, было столько убедительности, веяло от них такой домовитостью, искренностью, что часовой больше не кричал, а спрашивал в тон Чмуневичеву:

— Она как, она доится, что ль?

— А то.

— Ты доишь, что ль?

— А то.

— А молоко? Сам выпиваешь?

— Сказал! В санчасть носим. Жирное молоко-то, что надо!

— Врешь, поди?

— Пристало мне врать-то? С чего это я врать-то буду? Пристало мне врать.

— Ясно.

Если бы Чмуневичев сказал кому-нибудь из солдат, что ему хорошо, когда он вот так стоит, глядит на корову, которая щиплет траву, его бы засмеяли, и он старался дело изобразить таким образом, будто ухаживает за коровой и свиньями по необходимости, вместо больной женщины. И это ему удавалось. Одного человека трудно было провести — сержанта Долгополова. Желая оправдать доверие сержанта, Чмуневичев старался как мог на строевой, на снарядах, аккуратнее обычного заправлял свою кровать с соломенным матрасом, обмундирование и за последние две недели не имел ни одного замечания. Это нравилось сержанту. Он только теперь понял, что не ошибся в солдате. Одно не понимал, одному не находил объяснения — это желанию Чмуневичева весь выходной день, когда даже самый захудалый солдат просит увольнения, копаться возле сарая, расчищать от камней площадку для коровы или пасти ее возле забора, стоять целыми часами и глядеть, как она щиплет траву. Этого он не понимал. Пусть молодой солдат любит во всем порядок, любит животных, но убивать на это свое время — извините! Своими сомнениями он поделился с командиром взвода. Лейтенант Ольшевский покачал головой и не нашел нужного объяснения.

— Возможно, крестьянская кровь? Эти виноваты, так сказать, гены? Гены, сами понимаете, есть гены. Генетический код — это, оказывается, сила. Читали про это в «Литературной газете»? Не читали, вот почитайте.

— У нас, товарищ лейтенант, половина солдат — это колхозники, но никто не проявляет такой души к хозяйству, они даже стесняются своей любви к скотине. Вы посмотрите: у него в сарайчике все блестит. У иных дома хуже.

— Да, — неопределенно ответил лейтенант и решил спросить об этом у самого солдата, чтобы избавить себя от ненужных раздумий.

Он, будучи дежурным по части, вышел из штаба, собираясь направиться на кухню, и увидел на пустыре корову.

На огромной бетонной глыбе сидел Чмуневичев и держал конец длинной веревки, к которой была привязана корова. Увидев лейтенанта, Чмуневичев встал, отдал честь.