На маленькой планете

Он повесил автомат на грудь и направился вокруг склада. Тихо, только доносился какой-то шум, видать, всплескивала в реке вода. Обойдя склад, постоял под грибком, разглядывая кнопки сигнализации, телефон, соединяющий пост с караульным помещением; делал все медленно, настолько медленно, что казалось, пока обогнул склад, постоял под грибком, утекло не меньше часа; но, взглянув на часы, убедился, что прошло всего пятнадцать минут. Со стороны реки все чаще и чаще долетали какие-то звуки, и он направился туда. Луна спряталась, и ничего нельзя было увидеть. Только темнее других была та сторона. Он обогнул еще раз склад и тут заметил: возле склада мелькнула тень. Чмуневичев от неожиданности присел, затем заспешил между рядами проволоки, ожидая увидеть человека, очутившегося возле склада. Но никого не увидел. Тогда он круто повернул назад, но и эта хитрость ни к чему не привела. Конечно, никого нет. Нужно вернуться к грибку. Он прислонился к стояку грибка и сел. Сразу что-то приятное захватило его и повело в сторону: вот он летит по воздуху, окончательно освобождаясь от телесной тяжести, и будто летит он и не он, потому что чувствует себя, и видит одновременно всех людей на земле, и чувствует их, и понимает, и в то же время никого не видит, и будто вот он, Чмуневичев, боком срезает над ветлой угол, летит точно голубь домой, и в то же время кажется, будто несется в бездонную пропасть, пронзая собою густой воздух, а вокруг слышит странные звуки… И вдруг с ужасом понимает, что засыпает, с усилием открывает глаза…

Тускло горят лампочки возле склада. Чмуневичев взглянул на часы. Прошло сорок пять минут. Только приглядевшись, видит, что волнами наползает с реки туман. Белыми туманными шарами обозначены горящие фонари, в двух шагах ничего не видать. Чмуневичев присел, кругом темно, хоть глаза выколи. Он быстро обошел, почти обежал пост и остановился у входа. Что за чертовщина, опять показалось, будто возле склада, там, где висит противопожарный щит, мелькнула тень. В нем неприятно вдруг, словно живое, зашевелилось чувство, которое ни разу еще не испытывал, — страх. Кругом был туман, и, чем больше ходить, тем больше возможности не уследить за складом. Он присел на корточки, насторожившись, сразу припомнились рассказанные солдатами невероятные истории о попытках взорвать этот склад. «Вот так жизнь», — подумал Чмуневичев, оглядываясь, чувствуя свои словно вдруг распухшие и потому ставшие неповоротливыми пальцы на руках. Он не боялся, но страх в нем шевелился. Нет, ничего не произойдет, потому что как же могло быть иначе. Он так мало пожил, так мало еще видел, и знал, и чувствовал. Ну что он видел? Свою деревню, мокрые прясла по утрам, бескрайние золотые поля осенью, заливные луга весной, и еще часто слышал рассказы бабушки о том, что в Оке, под большими, росшими на берегу ветлами водились русалки, косматые водяные, что недалеко от них в давние времена проходили большие лесные засеки, служившие преградой для татар, и еще слышал и читал много страшных историй про войну. Вот все, что мог узнать, что могла рассказать древняя, высохшая под солнцем, вылощенная на ветрах бабушка. Но рассказы о русалках и косматых водяных — все это воспринимал ее внук как какую-то загадку, более таинственную, чем полет человека к луне, тайну, за которой стояло нечто непонятное, но удивительное, без которого немыслима бабушка, и вся ее жизнь, и еще что-то доброе, прекрасное…

Чмуневичев оглядывался, пристально поводя глазами из стороны в сторону, ожидая, когда пронесет туман, и в нем снова появилось тоскливое чувство. Вот он сидит, глядит, ждет будто чего-то, испытывает судьбу, в нем то и дело вспыхивают на миг различные мысли, ощущения — то страх, то неприятное ожидание, то еще что-то, в чем трудно разобраться, и к ним он прислушивается, поглядывая одновременно вокруг себя, на небо, на склад, на туман. А что, если это все есть одно — страх. Неужели страх?

«Нет, но я ведь не боюсь», — сказал себе вслух Чмуневичев, встал и медленно побрел, ощущая под собою влажную землю, а вокруг себя текучий туман, а дальше — спокойный и удивительный, завораживающий мир ночи с его дремучими снами, с его сонным теплом, с его посапыванием, поскрипыванием, пощелкиванием… с его небом и землей.

Не успел Чмуневичев обогнуть склад… Из-за тумана никого не увидел, но на всякий случай отошел в сторону от грибка, прислушался и положил руки на автомат. Так и есть, кто-то идет.

— Стой! Кто идет?!

Тихо. Туман шелестяще струился по-над землей, и он горячими щеками чувствовал текучий влажный воздух. Присел, прислушался; густой туман вился вокруг него, сглатывал звуки, и каким-то призрачным показалось в этот момент все вокруг, и голос его прозвучал робко, неуверенно.

Шорох замер, потом снова послышался. Чмуневичев сделал два шага в сторону и, все еще не видя никого, сказал, не веря наступившей таинственности, заскребшей под ложечкой жути и ничего не ожидая:

— Стой! Стрелять буду!

Он опять шагнул в сторону, на всякий случай присел и хлопнул прицельной планкой, словно затвором.