На маленькой планете

— Она шуткует, — сказал Роман и встал. — Ну, Маша! Смутит кого ни возьми. Очень, дядя Ваня, приятно было с вами познакомиться. Извините, но рабочий день еще не кончился. Я побежал. Торговая орбита — это тебе, Маша, не разговорчики о том о сем…

Он осторожно притворил дверь в комнату, и только в коридоре дверь резко хлопнула.

— Подлец высшего сорта, — сказала Маруся. — Я ему в глаза-так и ляпаю: ты подлец! Он знает, что подлец, он мне сам говорил, что знает это.

— Это он подлец? — спросил Матьков.

— А кто еще? Конечно, он, подонок! Как был подлецом, так и остался. Он весь подонок!

Ночью Матьков лежал и думал все о директоре магазина. Засыпал, а во сне видел его. Маруся дышала ровно, тихо; Матькову временами казалось, что в квартире он один. Так было тихо и пусто ночью, что подходил к окну убедиться, что дома напротив стоят, луна висит в небе, а ему не спится не потому, что город исчез, но от чего-то другого, вспомнилось, как в лунную ночь спал на сеновале, и если встанешь среди ночи, видны вся деревня, пруд, тусклые от лунного света ветлы, яблони, чувствуешь себя так, будто ты исчез, но все округ живет, а вот здесь, в городе, наоборот, кажется, будто все вокруг исчезло, и только ты живешь; от своих мыслей ему стало так душно, что он вышел на кухню и намочил голову холодной водой. После этого заснул, а утром проснулся опять раньше Маруси. Подождал, пока она поест, затем сказал:

— Всю ночь снилась в твоей квартире Америка и эти, американцы. Черные, губастые, зубы белые скалят. В Берлине, после войны, приезжают один раз к нам в гости эти американцы. Кого на встречу? Матькова порешили: он, мол, парень не ахти на вид, но одних орденов — восемь! Не говоря уже о медалях. Одних танков сжег — двадцать шесть, а самолетов сбил — семь! И во сне опять же они, здоровые, черти, сытые, зубастые, смеются на меня, хлопают по плечу. Я им говорю: не хлопайте, у меня одни мослы, не шибко-то похлопаешь, не баба я вам. Вот как. Никакой жизни во сне.

Маруся ушла на работу, а Матьков лежал и думал. Днем ходил по городу, ел пирожки, пил квас. Все ему нравилось, но в голову лезли разные нехорошие мысли, и никак нельзя было от них избавиться. От этих мыслей стало грустно. Если бы его в это время остановить и спросить: о чем думаешь? — он не нашелся бы, что ответить. Катила ли старушка коляску с ребенком, а он думал: «Вот она катит коляску». Торопились ли ребята с удочками на речку, а в голове вертелось: «Вот они рыбачить идут». Шли ли мужики на работу, Матьков говорил, глядя им вслед: «Вот они торопятся на работу». Все куда-то торопились. Человек шел по улице, сворачивал в переулок и исчезал. Был человек, и нет человека.

Жарко было, безветренно. Будто и ветер куда-то упорхнул по делу. Матькову стало как-то неловко: выходило, один он праздно шатался по городу. Совсем недавно так хорошо подумал о себе, а тут…

Матьков всю свою жизнь, как только встал на ноги, работал, но и всю жизнь ругал свою работу и мечтал о такой жизни, какая сейчас у него, и почему сейчас ему стало неловко от такой жизни, о которой мечтал?

Не мог он себя понять, тем более что и отдыхал-то всего третий день.

«Неужели я только любил мечтать о такой жизни? — спросил он себя тихо, чтобы кто-нибудь не услышал. — Чепуха! — огорчился Матьков и побрел домой. — Какая несправедливость, какая чепуха! Имею и я в своей жизни право отдохнуть, и меня от этого не будет мучить совесть».

Ночью Матьков плохо спал, а утром сказал:

— Маруся, снились теперь эти язиаты, япошки, самураи. С кривыми саблями, животы себе харакирят. Оне харакирят, а я кричу: так их, так их! Так их, самураев! Давай! Сам кричу и думаю, что это ведь сон, это у меня такие сны от безделья. Мне б, Маруся, работенку какую завалящую? Деньги, они у меня есть, а вот работка нужна.

— Отдыхай, куда тебе торопиться? В этой деревне ведь что, дядя Ваня, не отдохнешь ведь. Я здесь, например, устаю так, что год бы никуда не выходила. Я прошлым летом на юг ездила. Целый месяц лежала прямо у моря и вставать не хотела. Вот только разные типчики подходят и начинают кадрить. Надоело. Как мне вот так одной надоело.

— Мне б какую, Маруся, завалящую работку, а то хожу как неприкаянный, болтаюсь, ровно кизяк какой в проруби. А тебе надо замуж и ребятенков заиметь. Я буду катать их в колясочке.

— Ты болтайся, отдыхай. Какую тебе работу? Токарем можешь? Нужны позарез.

— Со станком это, что ли? Нет, не могу.

— А чего можешь?

— Все. Ты же знаешь, я на все руки горазд. Что сделать там или еще что… Какие я резные наличники сделал сеструхе, ну, прямо ахнешь!

— А вот городской специальности нет у тебя. На заводе не сможешь токарем работать, фрезеровщиком, револьверщиком, слесарем — нет? Все можешь, а работу стоящую попробуй найди? Ладно, я поспрашиваю, — сказала Маруся, выходя из комнаты. — Ты, главное, отдыхай.