На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Примечательно, что по принятии христианства с Иггдрасилем сопоставлялся крест Распятия, который, в свою очередь, воспринимался как конь, на котором Христос поднялся на небеса [Jobes, 386]. Некоторые параллели этому имеются и в славянской традиции: например, по болгарским поверьям на «том свете» крест становится конем усопшего, а гроб – седлом [СД II, 653].

В связи с образом мирового дерева-коня в русской традиции можно вспомнить Ивана Дурака, пасущего своего коня в ветвях мирового дерева [Иванов, Топоров, 229]; также ср. фрагмент рассказа (сказки), записанного К.И. Ходовой от ее отца: Едем мы из одного села в другое, вдруг лошадь и остановилась. Тятенька посмотрел, а она на две части перерублена. Это он топор под седелку положил, лошадь ступает, топор тюкает, и перерубил лошадь пополам. Что делать? Вырубил он березовый сук и соткнул обе половины. Едем дальше, вдруг л о ш а д ь опять остановилась. А это из сучка выросла б е р е з а, д о н е б а доросла и за звезду зацепилась, лошадь ни с места. Тятенька мне говорит: «Полезай, отцепляй!» Я и полез, долез до самой звезды, только туда голову засунул, а там покойные дедушка и бабушка … [цит. по: Топоров 1973, 131]. Ср. русскую загадку: Черная заплатка и серая заплатка н а б е р е з е с к а ч е т . – Сорока [Загадки, 44, № 1047], при том что облик сороки обычно принимают ведьмы. Ср. в этой связи литовское поверье: Sako, prieššv. Jonų raikia vantas rištis už tai, kad per šv. Jonų raganos beržus apjodo ‘Говорят, перед Купалой надо венки вязать из-за того, что во время Купалы ведьмы н а б е р е з а х с к а ч у т’ [KR, 156].

К тому же образу отсылает популярная быличка (тип 3651 по классификации AT, дополненной Й. Балисом) о батраке, полетевшем вслед за хозяйкой-ведьмой на собрание ведьм: для того чтобы вернуться, ведьмы дают ему коня, который, однако, по пути исчезает, а батрак приходит в себя и обнаруживает себя сидящим на вершине дерева или на березовом бревне [Balys III, 211, № 3651]. Ср. русский сюжет этого же типа, в котором солдат при возвращении верхом по воздуху с Лысой горы произносит недозволенные «тпру» и «но»: В ту же минуту полетел он вниз, в чащу леса, а к о н ь тут же превратился в б е р е з о в у ю п а л к у [Левкиевская, 371].

В другой литовской быличке в ночь на Ивана Купалу один батрак ищет в лесу своих коней и вдруг: Žiūri bernas, joja kažkoks nepažįstamas ponaitis gražiu išpenėtu žirgu. Arklys puikus, neužturimas žvengia, piestu šoka. Ponaitis bernui pasiūlė sėsti pajoti. Bernas gi nieko pikto nenumanydamas ėmė ir užsėdo. Kai tik užsėdo ant to gražiojo žirgo, tik jį švykšt tas žirgas ir nusviedė per krūmų viršūnes žemėn. Nusigandės bernas smagiai leptelėjo pelkutėn. Atsipeikėjęs suprato, kad čia piktų monų būta ir pamatė, jog jis buvo užsėdęs ne ant puikaus žirgo, bet ant palenkto jauno berželio, kurį nelaba dvasia jam pakišo, kad iš vargšo žmogaus pasijuoktų ‘Смотрит парень – скачет какой-то незнакомый барин на красивом откормленном коне. Конь прекрасный, не переставая, ржет, встает на дыбы. Барин парню предложил сесть и покататься. Парень, ничего дурного не подозревая, взял и сел. Как только сел он на этого красивого коня, так этот конь раз – и сбросил его через верхушки кустов на землю. Испуганный парень со всего размаху шлепнулся в лужу. Придя в себя, понял, что это злые чары были, и увидел, что он сел не на прекрасного к о н я, а на склоненную молодую б е р е з у, которую подсунул ему нечистый, чтобы посмеяться над бедным человеком’ [KR, 131].