На море (Первая часть дилогии)

Это был коренастый человек с правильным лицом, круглыми, жирными щеками, с выпуклыми глазами и слегка вздернутым носом. Такие лица, как правило, изображают на картинах у добродушных типов, они внушают вам мысль о веселом и открытом характере. Они очень обманчивы, ибо за ними скрывается самое циничное вероломство и жестокий, бешеный характер. Боцман был достойным двойником своего капитана, разница заключалась лишь в том, что первый никогда не пил. Дружба между ними была самая тесная. Боцман был верным псом капитана и, по выражению матросов, лизал ему сапоги. Боцман превосходил капитана своей жестокостью и когда тот говорил: "бей!", он кричал: "добивай!"

Был у нас еще третий офицер, не имевший, впрочем, никакого значения; затем плотник, страшный пьяница, с красным и распухшим носом, большой приятель капитана; толстый негр, исполнявший обязанности повара и эконома, отвратительное существо, вид и характер которого были такого дьявольского свойства, что давали ему полное право занять место в одной из кухонь преисподней. Как упрекал я себя за то, что отказался от любви родителей и общества своих сестер и братьев! Как ненавидел я своего бедного дядю, старого морского волка, соблазнившего меня своими рассказами! Но к чему было себя корить! Раскаяние пришло слишком поздно, и я должен был переносить то существование, какое я себе сам устроил. Капитан дал мне подписать договор, которого я не читал и по которому я обязался оставаться у него лет пять в качестве юнги. Пять лет рабства, пять лет полной зависимости от человека, который мог бранить меня, давать мне пощечины, бить, даже заковать в цепи! И никакой возможности избавиться от этого! Увлеченный мечтами об океане, я подписал договор и тем полностью связал себя, капитан сказал мне это, а боцман подтвердил. Если бы я попробовал бежать, я стал бы дезертиром, которого могли поймать и подвергнуть наказанию. Даже иностранный порт и тот не мог служить мне убежищем.

Не могу передать всех жестокостей по отношению ко мне! Даже сон - и в том мне было отказано! У меня не было ни матраца, ни гамака, я не захватил с собой никакой одежды, кроме того, что было на мне - школьного костюма и фуражки. Ни денег, ни багажа, ничего у меня не было. Все койки были заняты, а на некоторых спало по два человека, матросы были так бессердечны, что не позволяли мне спать на сундуках, стоявших возле их коек, не позволяли ложиться и на полу, который был совершенно мокрый, а местами весь заплеван. В одном из уголков палубы было местечко, где никто не потревожил бы меня, но там было ужасно холодно, а у меня не было никакого одеяла, кроме моей одежды, постоянно мокрой. Я дрожал и не мог уснуть, а потому перебирался на порожний сундук, но хозяин его, заметив меня, самым грубым образом сбрасывал меня на пол. Я был рабом не только старших, но всего экипажа, включая Снежного Кома - ужасного негра. Я чистил сапоги капитану и боцману, я полоскал бутылки на кухне и был на посылках у матросов. О, я был хорошо наказан за свое непослушание, навсегда излечен от своей страсти к морю!

II

Я долго молча переносил это ужасное существование. К чему было жаловаться? Да и кому? У меня никого не было, кто пожелал бы выслушать меня; все окружающие были равнодушны к моим страданиям, и никто из них не выказывал стремления облегчить мою участь или замолвить слово в мою пользу. Неожиданное обстоятельство, случившееся через некоторое время, привело к тому, что мне стал покровительствовать один из матросов, который, не имея возможности остановить грубостей капитана, все же был настолько силен, чтобы защитить меня от возмутительного обращения своих товарищей. Матроса этого звали Бен Брас. Не своими заслугами я, само собою разумеется, заслужил его покровительство; не было это и следствием нежной симпатии, ибо сердце его давно уже потеряло всякую чувствительность. Он на себе испытал жестокое обращение, и несправедливость сделала его черствым по отношению к другим; его грубые манеры и суровый вид были следствием перенесенных им страданий, хотя в глубине его души таилась большая доза доброты и сострадания.