На морских дорогах

Этот год многое дал каждому. Мы окрепли физически и морально. Расширился круг знаний и опыта. Почти каждый выдвинулся на более ответственный пост: я был вторым штурманом на «Садко» – стал капитаном; Дмитрий Григорьевич Трофимов был четвертым механиком «Ермака» – стал старшим механиком и парторгом «Седова»; Андрей Георгиевич Ефремов был руководителем практики студентов на «Малыгине» – стал старпомом корабля; Сергей Дмитриевич Токарев был старшим машинистом «Садко» – стал вторым механиком; Всеволод Степанович Алферов был машинистом – стал третьим механиком; Николай Сергеевич Шарыпов был кочегаром – стал машинистом; Дмитрий Прокофьевич Буторин был матросом – стал боцманом. Да и остальные члены экипажа также значительно повысили свою квалификацию за этот год и обогатили свой опыт.

Нужно ли доказывать, что на борту «Седова» жизнь не могла ограничиться узким мирком пятнадцати человек? Наоборот, интерес наших людей ко всему, что происходило за пределами корабля, на далеком материке, не ослабевал. Каждое событие в международной политике, каждый новый рекорд стахановцев вызывали оживленный обмен мнениями и находили живой отклик на корабле.

Благородная потребность в творческой деятельности ширилась на «Седове» с той же закономерностью, что и на Большой земле.

Новые идеи возникали и в каютах, и в кубрике, и даже в камбузе в таком количестве, словно у нас работало мощное конструкторское бюро. И в быту непрерывно появлялись новшества.

Повар Павел Мегер увлекается рисованием. Его альбом испещрен зарисовками из жизни в ледяной пустыне. Механик Всеволод Алферов мечтает написать книгу и с этой целью ведет подробный дневник.

Почти все мы стали страстными фотолюбителями. Кроме того, в часы досуга, когда это позволяла погода, устраивали лыжные вылазки, катались на коньках.

Ровному, бодрому состоянию духа немало способствовало то, что нам с первых же дней второй зимовки удалось установить относительно сносные бытовые условия.

Наши жилые помещения не уступали иной полярной станции. Даже в каютах доктора, Алферова и Недзвецкого, которые считались наименее теплыми, температура не опускалась ниже 14– 15 градусов тепла.

Раз в пять дней проводилась генеральная уборка: мы все чистили, мыли, матрацы и одеяла выносили на лед для проветривания.

Раз в десять дней топилась баня – благо мылом мы были обеспечены по крайней мере на восемь лет.

К годовщине своего ледового дрейфа мы подходили с неплохими итогами, и у нас было что сказать на предстоящем торжественном вечере. Было о чем написать в газеты, которые за два-три дня до годовщины буквально бомбардировали нас «молниями», требуя статей, очерков и корреспонденции. Мимоходом замечу, что авторы этих запросов, видимо, не совсем точно представляли себе обстановку нашего дрейфа, предполагая, что мы можем отдавать литературному творчеству целые дни: каждой газете требовалась обязательно «подробная и обстоятельная» статья и обязательно «немедленно». Если же мы не успевали присылать немедленно, то нас беспощадно подгоняли новыми «молниями».

Радисты приняли сообщение из Владивостока:

«Краснофлотцы энской части салютуют флагу СССР, который вы с честью пронесли самые северные широты мира».

Были и такие телеграммы:

«Пионеры школы № 152 города Ташкента хотят стать такими, как вы. Телеграфьте эпизоды дрейфа оглашения сборе».

«Молнируйте, куда обратиться, чтобы сменить вас полярной вахте».

Дальше шло десять – пятнадцать подписей.

Из Всесоюзного радиокомитета сообщили, что 23 октября специально для нас устраивается радиопередача. Нам предложили дать заявки, что именно хотел бы слышать каждый из нас.

Тут уж поднялся целый переполох. Это предложение было настолько неожиданным, что наш профсоюзный организатор, все тот же неутомимый Николай Шарыпов, даже немного растерялся.

В кубрике начались разговоры и совещания. Коллективно вспоминали фамилии композиторов, названия музыкальных произведений – не так уж часто нашим механикам и матросам удавалось быть в опере и в консерватории, хотя музыку любили все.

В конце концов наша коллективная заявка была написана.

Когда заявка была отослана, все статьи написаны и отправлены, все итоги подведены, нам осталось выполнить наименее сложную часть предъюбилейных приготовлений: выработать распорядок праздника.

Следует сказать здесь несколько слов о приготовлениях к нашему парадному ужину. У меня сохранилось праздничное меню, тщательно выписанное рукой доктора, в нарядной рамке, разрисованной цветными карандашами. Глядя на него, я вспоминаю, с каким старанием мы втроем – доктор, Андрей Георгиевич и я – подыскивали среди продовольственных запасов что-нибудь такое, что могло бы потрясти воображение наших товарищей.