«На Москву». Из истории белой борьбы

В «русском исходе» – ушли со своих насиженных мест миллионы людей, людей совершенно различных общественных положений, занятий, партийных группировок; навыков, вкусов, образования. Люди эти рассеялись по миру, неся с собою всюду элементы старой русской культуры, спасенной от катастрофического шквала. И потому, куда бы они ни заносились, они несли с собою аромат родины, который вытравлялся дома огнем и мечем, и казались не столько противниками «власти», сколько хранителями национальной традиции.

Русская эмиграция никогда не была «извергнутым классом»: русская эмиграция являлась всегда «микрокосмосом России».

И главным образом поэтому я отношу ее начало именно к ноябрю 1920 года – и с этого дня начинаю ее летосчисление.

* * *

Если бы мы отрешились от этой точки зрения «России в малом», то должны были бы признать, что эмиграция наша началась значительно раньше.

После первых раскатов российского грома уже нашлись люди, которые «благоразумно» уложили свои чемоданы, перевели свои ценности в иностранные банки и просто, без хлопот, с заграничными паспортами, охраняемыми авторитетом великой державы, и даже с прежним комфортом и удобствами, покинули пределы России.

Эти люди едва ли могут нас интересовать, и нет никакого основания считать дату исторического события с их персонального отъезда.

На наше счастье, организм великой страны оказался сильнее – и во всей России началась упорная борьба, перешедшая на Север, Запад, Юг и во всей Сибири в настоящую гражданскую войну: перед лицом неслыханного насилия страна оказала сопротивление и не пожелала сдаться без борьбы.

В течение всего этого времени приток эмигрантов со всех концов России увеличивался. За границу стали прибывать уже люди, обвеянные этой борьбой, запечатленные трагизмом виденного и воспринятого. Они уезжали уже не с тем, чтобы просто «переждать»: они были связаны с гражданской войной – и с волнением и страхом следили за тем, что происходит там, в России.

Поход «на Москву» не удался. Белые армии были разбиты. Одна за другой ликвидировались попытки борьбы; и после новороссийской катастрофы душу тех, кто жил этой борьбой, не могло не охватить отчаяние безнадежности.

И вот тут появилась новая волна русского беженства. Одни отчаялись и устали. Другие еще верили в возможность борьбы и желали облегчить ее оставшимся, избавить бойцов от «тыла» и лишних едоков. Появились «гости английского короля», в Египте, на Мальте, на Кипре. Вся Европа стала наводняться беженцами. Волна беженцев всех сословий и состояний хлынула в Сербию, в Болгарию, в Грецию… Тип эмигранта-буржуя сменился другим. В этом беженстве была уже представлена вся Россия – гражданская и военная, правая и левая, культурная и примитивная, состоятельная и нищая.

Но с этой волной не началась еще российская эмиграция: беженство за рубежом не стало еще микрокосмосом России.

* * *

Отдельные ручьи национального отпора не слились, как известно, в один могучий поток.

Духовно объединенные Верховным Правителем России – адмиралом Колчаком, – они были разделены непреодолимым пространством и постепенно падали под ударами врага. Пал и доблестный адмирал – и символ российской власти перешел на Юг.

После новороссийской эвакуации символ этот перешел в Крым, и борьба в Крыму велась не между большевиками с Крымским правительством, но между большевиками и Россией.

Вот почему, пока этот клочок русской земли был занят русскими войсками, пока в Крыму развевался штандарт Правителя, – русское беженство было только зрителем страшного единоборства. Государственная российская власть продолжала существовать. Государственная власть имела свою казну. Государственной власти подчинялись российские дипломатические представители.

И, признавая «правительство Юга России», Франция, а неявно и весь мир, молчаливо признавала правительство национальной России.

* * *

Только тогда, когда из Крыма вышла целая эскадра русских кораблей с Главнокомандующим, армией, сотней тысяч беженцев, когда весь государственный аппарат оказался в изгнании, – простое «беженство» приобрело совершенно новый характер.

Некоторую аналогию этому можно найти в отступлении бельгийской армии во Францию и сербской – на остров Корфу, во время Великой войны. Тогда тоже переселилась государственность, но государственность, признаваемая и охраняемая союзными нациями.

Теперь в эмиграции нашлись тоже все элементы бестерриториальной русской государственности, но только не в дружественной, но во враждебной обстановке. Вся эта масса людей вне родины стала подлинно «Россией в малом», тем новым явлением, которое так не укладывается в обычные рамки.

Это произошло в ноябре 1920 года.

И вот почему я говорю о пятилетней давности русской эмиграции.

* * *

В этой «России в малом» первое и главное место принадлежало армии.