На Муромской дороге

Оловянный был сух и деловит. Серые под цвет фамилии и пуговицам на мундире глаза его строго смотрели на пребывающего в недоумении майора. Однако Балабанов, успевший за два года изучить своего начальника, с первого взгляда определил, что подполковник чем-то сильно встревожен, возможно, даже напуган. По мнению сибиряка, Оловянный умом не блистал, но зато обладал незаурядным нюхом и умением держать нос по ветру, а потому к тридцати с небольшим годам успел сделать вполне пристойную карьеру и, по слухам, был одним из самых приближённых к новому министру людей.

Оловянный с порога огорошил Балабанова известной всей России фразой: – Есть мнение, товарищ майор.

Чьё это мнение Балабанов даже спрашивать не стал, ибо так уж издавна в нашем Отечестве повелось, что это самое мнение вправе высказывать глава государства, премьер-министр ну и глава президентской администрации. Все остальные говорят глупости, по поводу которых можно лишь снисходительно улыбнуться.

– Вам, майор Балабанов, доверена высокая миссия. Доверена сами знаете кем.

Балабанов не знал, но уточнить не рискнул, по той простой причине, что раз подполковник Оловянный не назвал ни должностей, ни фамилий, то это, разумеется, неспроста. А значит, миссия, скорее всего, будет секретной, от которой в случае провала все вышестоящие лица немедленно отрекутся, как это и положено нашими обычаями, а все неприятности свалятся снежным комом, а то и ледяной глыбой на стрелочника, роль которого, похоже, отводилась Балабанову.

Обычно подполковник Оловянный страдал затруднениями речи только с похмелья, но ныне он был, что называется, ни в одном глазу, а следовательно, только сильнейшие душевные переживания могли негативно отразиться на его красноречии. Кто-то чрезвычайно властный и могущественный настолько сильно накрутил хвоста подполковнику, что тот до сих пор пребывал в состоянии близком к истерическому и сомнамбулическому одновременно. Он то начинал энергично размахивать руками, то впадал в прострацию, и изнывающему от любопытства Балабанову приходилось долго ждать продолжения рвущейся на полуслове фразы. – Общее руководство операции возложено на меня.

Балабанову показалось, что после этой фразы подполковник умер, или, как выражался один знакомый майору телебосс, впал в суггестию от многополярности окружающего мира, но нет, не прошло и пяти минут, как Оловянный ожил, задёргал длинным носом и зашевелил тонкими синими губами.

– Вам, Балабанов, следует восстановить связи с шоубизнесом и совместно с лейтенантом Гонолупенко обеспечить всё необходимое для успешного проведения операции под кодовым названием «Ответный визит».

– Так вроде всех олигархов мы уже того… – осторожно напомнил Оловянному Балабанов. – В том смысле, что они сами всё осознали и ушли кто в Лондон, а кто ещё далее. – Вот именно! – вскинул руку к потолку Оловянный. – Сами! Никто их, заметьте, не принуждал. Мы как-никак цивилизованная страна.

– Вне всякого сомнения, – поддакнул начальнику Балабанов.

– Сомнений не должно быть не только здесь, но и там!

Балабанов посмотрел на потолок, в который утыкался перст подполковника, и в оторопи почесал затылок. Не хотелось верить, что в нашей цивилизованности сомневаются высокие чины Управления, чьи кабинеты были расположены над головой Оловянного. Правда, не исключено, что подполковник указывал на потолок в переносном смысле, имея в виду как раз лиц обладающих правом на мнение. Но это было какое-то совершенно абсурдное предположение, обидное донельзя для власть предержащих. Уж они-то в первую голову должны бы знать, что управляют цивилизованной страной. Ещё выше был Господь Бог, который имел право не только на мнение, но и на сомнение, но Балабанов, конечно, не того калибра работник, чтобы проводить разъяснительную и оперативную работу в небесных сферах. Словом – миссия невыполнима.

Видимо, подполковник Оловянный и сам сообразил, что ставит перед подчинённым нереальные планы, а потому, изящно крутанув в воздухё рукой, указал перстом на окно. Балабанов вздохнул с облегчением. За окном бушевала в самая обычная, по утреннему нахрапистая, московская толпа, которой доказать величайшую степень её цивилизованности да ещё по высочайшему указанию, особого труда не составляло. Балабанов уже прикидывал в уме, сколько омоновцев потребуется для этой операции и надо ли привлекать внутренние войска, как Оловянный изрек ещё одну окончательно запутавшую дело фразу.

– Я имею в виду Запад.

У Балабанова внутри всё оборвалось. Ему поручили миссию, которую вот уже в течении более чем десяти лет благополучно заваливало наше доблестное министерство иностранных дел вкупе с ордой правозащитников-либералов, депутатов-обновленцев, экономистов-реформаторов и прочей высокооплачиваемой шушерой. – И чтобы никто не пикнул, – теперь палец Оловянного, которым, безусловно, управляла куда более значительная рука, уже не указывал, а грозил. – Но протесты и свободное изъявление чувств должны присутствовать. Непременно. Мы демократическая и цивилизованная страна. Вы меня поняли, майор Балабанов?