На неведомых тропинках: По исчезающим следам

Обычного мужчину, пусть и сделанного из песка. Больше всего он напоминал начавшуюся разрушаться статую какого-нибудь писателя и политического лидера в костюме, галстуке и ботинках. Короткие волосы навсегда застыли на крупной голове. Он смотрел на мир глухими непроницаемыми глазницами гипсовых бюстов, что стояли у нас в школе. Рот выдавался вперед, словно он каждую секунду порывался что-то сказать, но сдерживал себя.

Мужчина склонился и поднял кусочек фарфорового лица. И то, с какой осторожностью он это сделал, сказало о его чувствах лучше слов.

— Вы добились моего внимания, — тихим голосом проговорил живой памятник. — Да помогут вам Низшие.

В воздух взвились тонкие струйки песка, подобно гибким прутикам, напомнив мне о выскакивающих из земли мутных кольях иллюзорного Юкова. Только эти застыли не сразу, а после того, как лентами обвились вокруг щиколоток, захватив мои ноги в стеклянный неподвижный плен. Упавших охранников окольцевало поперек туловища и еще сильнее прижало к земле. Сидящего Мартына приковало наискось к стене, словно ремнем безопасности. На долю исполнителя желаний пришлись сразу три ленты, две удовольствовались ногами, третья перекинулась через запястье, чуть развернув мужчину к кровавой луже, оставшейся от Радифа.

Мы были здесь пленниками. Ими же и остались.

— Постарайтесь умереть тихо. — попросил Простой, не отрывая взгляда от глиняных останков Киу.

Пески дрогнули и пришли в движение. Застывшие стеклом ленты стали погружаться во влажную глубину. Я вскрикнула. Все заговорили разом.

— Помогите Хозяину в поисках исчезнувшего, и он вернет вам несуществующее. — как по писаному затараторил Мартын.

Он так давно хотел сказать эту фразу, что наверняка повторял ее в голове снова и снова, как приставучий припев глупой песенки. Удивило другое. Джин сказал почти то же самое:

— Помогите Хозяйке в поисках ушедшего, и она отдаст вам несуществующее.

Лишь я отличилась, выкрикнув первое, что пришло в голову:

— Не надо! Это не мы!

Ленты погрузились в грунт еще на сантиметр, ступни засыпало песком полностью.

— Как всегда, — посетовал неизвестно кому памятник, песок застыл, и мы вместе с ним, — не вы?

— Нет, — я говорила чересчур быстро, перепрыгивая с одного на другое, стараясь уместить в связный рассказ пришедшие в голову в полной темноте догадки, чаяния и выдумки. Я вывалила их на него, как ворох старой одежды, тогда как в голове билась одна мысль: пока он слушает, пески спят, пока он говорит — мы живем. — Это ваш Вестник. Он вызывал чистую воду, я ее слышала. Наверное, потому что тоже чистая. Я человек. У Радифа кайло Видящего — артефакт, что пробуждает источники. Вода шла за мной, потому что ее направляли. Вестник всегда знал, где я, знал, куда бить, знал на кого свалить вину. Но источнику не так легко пробиться сквозь цитадель, это ведь не просто стены и потолок, не просто замок? Не знаю, зачем вашему вестнику понадобилось уничтожать замок, но наверняка…

Я замолчала, вдруг вспомнив, как чистая вода в одно касание превратила мои артефакты в обычные безделушки. Цитадель устроена сложнее, но она все равно остается песком, наполненным магией.

Именно в этот момент, высказав вслух догадки, я вдруг поняла, насколько нелепо они звучат. Увидела всю неправильность произошедшего, Источнику все равно, что разрушать. Ему плевать на сложности мироустройства, как реке плевать на смену времени года. Она не перестанет течь даже подо льдом. Одно касание и вода вышла бы наружу, она не отступила бы, она не стала бы думать, она просто сделала то, для чего предназначена, а песок остался бы песком. Происходящее в замке Простого больше походило на пробу, на проверку возможностей, но никак не на стихию.

— Цитадель — это я, наорочи.

— Значит, он пытался убить вас, — не знаю чего было в голосе больше упрямства или желания доказать невозможное.

Прозвучавшее обвинение выглядело детской попыткой свалить вину на Петьку из первого подъезда, стеклом больше, стеклом меньше, ему уже все равно.

Я подняла взгляд на Мартына, лицо которого болезненно кривилось. Парень со злостью мотнул головой, ударился затылком о неровную стену позади и тихо зашипел.

— Простите ее, джараш, — уголки губ джина чуть подрагивали, словно он едва сдерживал улыбку. — Она человек и не понимает, что говорит.

— Я Джар Аш[7], — демон выпрямился, и произнес это рычащее слово не так, как Вестник или Евгений, а раздельно, будто каждая часть произносимого была важна сама по себе. — А она должна понимать, за что умрет. Я помню завет о праве приговоренного на знание, высказанный Кайором. Наверное, только я один и помню. Надо было ему рот зашить. Покажи, что у тебя в кармане, желальщик[8].

Исполнитель желаний сунул руку под полу серой спецовки, извлек пузатую, обшитую кожей, флягу и протянул Простому.