На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

— Что ты себе позволяешь? — услышала я возмущенный голос Екатерины, заходя следом.

Поданные блюда ей не понравились.

Свет в зале был приглушен, а стол чист, за исключением графина с янтарным, явно алкогольным содержимым, трио чистых, вполне современных стеклянных стаканов вместо кубков и уже знакомая шкатулка из фиолетового стекла. Внутренности болезненно сжались.

Прекрасной было не до мелких деталей, ее вниманием завладели рапиры, на которых висели двое. Бросив первый беглый взгляд, я вздохнула от облегчения, чтобы после второго, более внимательного, сердце забилось как сумасшедшее. Представление шло к финалу. Прекрасная подталкивала меня, но нашелся и тот, кто решил подтолкнуть ее. Екатерина нашла своих спутников. Здесь. С раскинутыми в стороны руками.

«Обед подан», — вспомнились мне слова карки.

Мужчина, то ли охранник, то ли секретарь, растерял весь свой апломб, да и голос теперь вряд ли к нему вернется. Некуда возвращаться. Мертвые обычно разговорчивостью не страдают. На рапире висел труп. Донельзя истерзанный, кожа вместе с ошметками одежды свисала с оголенных мышц рваными лоскутами, правая кисть была почти отрублена, соединяясь с рукой тонкой перемычкой из кожи и сухожилий. В лицо я заглядывать не стала и малодушно отвернулась. Слишком много плоти и крови. Свернувшейся крови, а значит, уже поздно для любой, самой быстрой регенерации.

— Отпусти ее! — рявкнула Екатерина, в голосе по-прежнему не было страха.

На второй рапире висела Тамария. Все в том же светлом костюме, растрепанная и нечесаная. Безвольно распластанная, удерживаемая веревками. Но, как я с облегчением заметила, целая и невредимая. Ни одного надреза, ни одной раны. Но Прекрасной хватило самого факта.

— Немедленно, — потребовала она, голос стал вибрирующим, острым, как нож, голос не для просьб, а для приказов и приговоров.

— Иначе? — Седой подошел к столу, вытащил пробку из графина и плеснул в ближайший.

— Кирилл!

— Удиви меня, — тихо и ласково попросил он. Уверена, именно таким тоном разговаривал Волк с Красной Шапочкой, прежде чем съесть ее.

Прекрасная отвела полный разочарованного раздражения взгляд от помощника и шагнула к дочери.

— Отыгрываешься на слугах? — сказала она. — Все, что тебе остается, — беспомощное царапанье. У тебя нет сил убивать себе подобных, ни у кого нет, иначе мы бы уже перегрызлись в борьбе за пределы.

Седой не слушал ее. Залпом осушил бокал, поставил и пододвинул к себе шкатулку.

Два шага от двери — это все, на что меня хватило, как раз до стола. Я переводила взгляд от одного демона к другому и остро сожалела, что не нахожусь в сотне-другой километров отсюда. В зале плескалось что-то такое, чему я не могла подобрать названия. Святые, как же мне было не по себе от происходящего. От злого спокойствия Кирилла, от запаха крови, от бравады Прекрасной, от ее ложной уверенности в собственных силах. Она искала подвох и не находила его. Для того чтобы поступить так с наследницей южных пределов, у Седого должен быть не туз в рукаве, там должен быть джокер.

Кирилл снял стеклянную крышку, и мне показалось, что свет заиграл в его ладонях.

— Поспорим? — прошептал он.

Мужской силуэт смазался, исчез в одном месте и появился в другом. Он не собирался из окружающего пространства, как хранитель, он двигался, но мои глаза уловили малую часть этого перемещения. Демон возник рядом с рапирой, на которой висела младшая Прекрасная. То, что было в его руках, заставило глаза Екатерины широко распахнуться.

Свет отражался от клинка, вместо лезвия которого был осколок зеркала, зажатый в коротких рейках-креплениях рукояти, обмотанной банальной синей изолентой. На вид дешевка полная, грубая, собранная наспех из стекла, дерева и пары скобок.

Ноздри женщины затрепетали, язык облизнул тонкие губы.

— Время низших, — прохрипела она. — Ты всегда был психом, — оскорбление прозвучало скорее с одобрением. — Берущий в руки осколок зеркала ушедших теряет часть мира. Никто не знает, какую и когда.

Язык скользнул меж зубов коротким нетерпеливым движением. Сквозь тонкую ткань костюма отчетливо проступили напрягшиеся соски. Демон приставил зеркальный нож к тонкой шее ее дочери, а она испытывала возбуждение.

Я меняюсь, но есть изменения, которые я никогда не приму. Не пойму. Не смогу. И рада этому.

— Клятва верности, — потребовал Седой.

Они стояли друг напротив друга, но в этот момент, в это мгновение не было любовников ближе, чем эти двое. Близость — это не только единение, близость — это еще и борьба, и чем она сильнее, тем слаще будет победа.

— Клятву за наследницу, — повторил Хозяин северных пределов.

Прекрасная не выдержала, отвела взгляд от лезвия и отступила. Маленький символический шажок.

— Нет.

Я вздрогнула. Екатерина уронила руки и уже тверже повторила:

— Нет.

— Что ж. — Он занес клинок, женщина отвернулась, пальцы сжались в кулаки.