На неведомых тропинках. Сквозь чащу

— В своем же госпитале и лежал. А этажом выше умирал мой сын Марк. Порок сердца, врожденный. Я даже пару раз бога звал, но откликнулся совсем не он.

Скользкими от крови пальцами я, наконец, смогла подцепить обломок когтя.

— Кто к тебе пришел?

— Прежний вестник, тот самый, что не пережил встречи с черным целителем, когда вы оба у него гостили. Я курил в коридоре, тогда все курили табак, опиум или нюхали. Хорошо одетый господин с черными ногтями, который предложил мне невозможное.

— И ты поверил? — задержав дыхание, я дернула за коготь, тот шевельнулся, но остался в ране.

— Почти, — прошипел Веник, — Вестники умеют убеждать, в этот момент по коридору, как раз шла медсестра, так он попросил ее оголить грудь. И та, сияя улыбкой, послушалась. Эх, все бы девки, так делали. Вестник — это голос демона.

— Чего же ты пожелал? — я снова ухватила коготь.

— Жизнь сына в обмен на душу. Хорошая сделка, особенно когда предмет торга нельзя взять в руки и потрогать. Душа, а есть ли она? В церкви я не был с момент смерти жены. В общем, думаю сильно меня ударили по башке, раз я согласился, и даже дополнительное условие не смутило.

— Какое? — коготь поддался на несколько миллиметров.

— Я должен быть найти того солдата, что вытащил из-за черты, вырезать любой орган и съесть. Вернее, всего лишь попробовать на вкус, — гробокопатель хмыкнул, — Вестник никогда не переоценивал человеческие возможности.

— Условие? — я нахмурилась, — Но это неправильно. Никаких условий, душа в обмен на желание.

— Где ж ты раньше-то была, честная моя. Мне предлагают убить пациента, а я должен оспаривать юридическую сторону сделки с нечистью? — я ощутила в нем застарелую горечь, — Долго там еще? — Веник шевельнул плечами. — Я, конечно, могу понять, что тебе нравиться ковыряться в крови, но мне уже надоело языком чесать. Оставь, само выйдет, как любое другое дерьмо.

— Минута, не больше, — пообещала я, и снова взялась за обломок, — Ты выполнил условие?

— О да, — проговорил гробокопатель, так, словно эти воспоминания до сих пор доставляли ему удовольствие, — Нашел, напоил, привел к себе, тот даже ничего не заподозрил. Наверное, есть что-то интерсное в том, чтобы бухать с тем, кому еще недавно рыло чистил, — мышцы на спине Веника напряглись, — У меня была квартира… там я и вырезал у него печень, прямо на кухне. Привязал к батарее, вставил кляп и… Кстати, печень пьющего человека — страшная гадость, не ешь.

— Не буду, — пообещала я, сжала пальцы и дернула, вытаскивая обломок когтя.

— Так я и стал падальщиком. Ничего романтичного. Как всегда одна грязь.

Я вылила на спину остатки воды и встала:

— Повязку бы наложить.

— Еще предложи зеленкой помазать, — Веник поднялся мягким смазанным движением.

— Что не так? — прямо спросила я, гладя в его лицо, сейчас без повязки оно казалось гротескно уродливым, — Я же чувствую запах обмана, запах злости. Ты выполнил условие, пусть кто-то и ставил эксперимент, пытаясь нащупать взаимосвязь между поступком и той тварью, которой станет человек, что с того? У истории нет сослагательного наклонения. Или ты задаешься вопросом кем бы стал, не убив солдата? Падальщиком? Или свааром? Подвием? Не так грязно, но суть от этого не меняется.

— Кто-то? А ты не знаешь кто? — он усмехнулся, — И кого уговариваешь? Меня или себя? Мне давно плевать на это. Я падальщик и научился жить по новым правилам. Многих убил, и многих сожрал, зачастую это были разные люди. И убью еще больше, когда игроки сбросят карты, и сдающий перемешает колоду, так что оставь сожаления, у меня от них изжога.

— Тогда в чем дело? — продолжала допытываться я, — В чем подвох? Твой сын жив?

— Не задавай глупых вопросов, — он по-хозяйски положил мне руку на талию, — Ты его видела.

— Видела, — согласилась я, вспомнила Марика, что учился в filli de terra, и тут же поняла. Догадка было скользкой, противной, как пиявка она имела солоноватый привкус, привкус обмана.

— Поняла, наконец, — оно притянул меня к себе, с интересом вглядываясь в лицо, — Со мной они могли делать все, что угодно, — он провел пальцем от запястья до плеча, коснулся ключицы, — Я предполагал, что об меня вытрут ноги. И вытрут не раз. Мой сын поправился, но стал падальщиком. Не заложником. А урожденным, так что это даже повышение. Вестник не сказал об этом ни слова. Ни звука! Ни намека! Марк должен был остаться человеком.

— Мне жаль, — снова повторила я.

— Я же сказал, не стоит, — он дернул головой, — Будь это иначе, я бы нашел способ вернуться, взять хотя бы песок Простого, стал бы человеком, но — он склонился к моему лицу, — Я не могу решать за него… Ольга, — позвал гробокопатель.

— Что? — выдохнула я, его губы были в миллиметре от моих.

— Хочешь еще раз изваляться в грязи?

Вместо ответа, я подалась вперед, прижимаясь к Венику всем телом. Нечисти не нужны слова.

Я проснулась на закате, резко дернулась, ударяясь коленями о руль, села и потерла глаза.