На новой земле

Мы с удивлением повернулись к человеку, из-за которого, собственно, все здесь и собрались.

— Это сокращенно от Каушик-дада, — объяснил отец.

Я не знал, пришло ли ему это в голову в тот момент, или он придумал это имя раньше, на случай, если я отвергну вариант Читры. Вообще-то он всегда любил играть со словами, даже писал стихи на бенгальском языке, которые читал маме вслух. Из ее смешков и комментариев я понял, что стихи были юмористического плана и довольно остроумные. Мы не афишировали тот факт, что мой отец, инженер-строитель, в свободное время изображает из себя поэта. Я, конечно, не спрашивал его об этом, но почему-то был уверен, что после маминой смерти он больше не писал стихов.

— Хорошо придумано, — сказала Читра, впервые в моем присутствии обращаясь к отцу напрямую. Она говорила поощрительным голосом, даже немного снисходительно, как будто гладила по голове послушного ученика, и я вспомнил, что в своей прошлой жизни она работала школьной учительницей. — Да, КД звучит гораздо лучше.

Мне это прозвище показалось совершенно бессмысленным, но мой отец явно им гордился, и к тому же оно было все же лучше дурацкого «дада».

— Ну а как мне вас называть? — спросил я моих сводных сестер.

— Я Рупа, — сказала более высокая девочка таким же хрипловатым, как у матери, голосом.

— А я Пью, — чирикнула младшая, у которой не было зуба.

— Мы очень рады, что ты разрешил нам жить в твоей комнате, — добавила Рупа. Она говорила несколько деревянным голосом, как будто повторяла выученное стихотворение. — Мы так тебе в этом благодарны.

Они обращались ко мне по-английски, с тяжелым индийским акцентом — наверное, я говорил с таким же, когда мы, как беженцы, приехали в ваш дом. Я знал, что очень скоро акцент станет менее заметен, а затем и вовсе исчезнет, так же как и их уродливые свитера и дурацкие прически.

— Рупа и Пью очень хотели бы посмотреть Аквариум и сходить в Музей естественных наук, — сказал отец. — Может быть, ты мог бы сводить их туда, Каушик?

Я не стал отвечать ему и вместо этого сказал:

— Спасибо, все было очень вкусно. — Я произнес на бенгали эту вежливую фразу, которой научила меня мама, — так благодарят хозяев в гостях после формального приема пищи. Я поднялся, чтобы отнести тарелку на кухню.

— Но вы же еще не поели, — сказала Читра, пытаясь перехватить у меня тарелку, но я крепко прижал ее к груди и прошел на кухню, чтобы налить себе виски, который мой отец всегда держал в шкафчике над посудомоечной машиной. — Что вам надо? Я принесу, — бормотала Читра, торопливо следуя за мной, и внезапно меня охватило отвращение от ее вида на нашей кухне.

Конечно, когда мы переехали в этот дом, мама уже почти не готовила, но все равно кухня была ее территорией, ее присутствие ощущалось здесь сильнее, чем в других комнатах. Вот и ее растения до сих пор живы и здоровы и цветут на окне, и часы в форме солнечного диска с лучами все так же отстукивают время. Хотя она редко мыла посуду, в основном в то время посудой занимался я, мне показалось, что я и сейчас вижу ее тонкие руки, открывающие кран, ее легкое, исхудавшее тело, прижатое к раковине. Сжав зубы, стараясь не смотреть на Читру, я подошел к шкафчику, чтобы вынуть стакан и бутылку скотча, но все, что я обнаружил там, были коробки с кукурузными хлопьями и крупами, пакетики со специями и стеклянные банки с сахарным песком.

Мой отец тоже вошел на кухню.

— А где скотч? — спросил я его сквозь зубы.

Он взглянул на Читру, и после нескольких секунд безмолвных переговоров женщина повернулась и вышла.

— Я убрал его, — сказал отец, когда мы остались одни.

— Почему?

— Я больше не пью. Теперь я лучше сплю по ночам.

— С каких пор?

— С недавних пор. К тому же я не хотел пугать Читру.

— Пугать ее?

— Она немного старомодна. — Он подвинул табуретку, которая всегда стояла за холодильником, влез на нее и открыл шкафчик в самом дальнем углу. Туда и с табуретки было сложно дотянуться. Он достал початую бутылку виски и тяжело слез на пол.

Я хотел спросить моего отца, что заставило его жениться на девушке в два раза моложе его и к тому же старомодно воспитанной, но промолчал, просто забрал из его рук бутылку.

— Надеюсь, ты не рассердишься, если я немного напугаю ее.

— Просто не надо обсуждать этот вопрос, особенно в присутствии девочек.

Мои родители в жизни своей не скрывали пристрастия к «Джонни Уокеру» — ни передо мной, ни перед кем бы то ни было. После маминой смерти — мне тогда исполнилось восемнадцать лет — я не раз составлял отцу компанию, сначала выпивая за вечер один сильно разбавленный стакан виски, потом второй, чтобы отец смог заснуть. Вообще-то мне не нравился виски, в колледже я его никогда не пил, предпочитая пиво, но, когда бы я ни приезжал домой, меня начинало безумно тянуть на виски. Наверное, он ассоциировался у меня с мамой, я всегда вспоминал о ней при виде бутылки «Джонни Уокера», даже если видел его в рекламной брошюре.