На обочине мира

Животное выходит из воды и направляется прямиком к горке стухшей рыбы, которую мы оставили как приманку. Оно опускает голову и принимается за еду, а Мэнни продолжает снимать. Никто из нас не осмеливается заговорить.

Теперь нам удаётся рассмотреть его получше, с расстояния примерно пятидесяти метров. Его плавник будто бы сложился в спину и почти не виден. Перед нами здоровая зверюга, размером с волка или гепарда, с мощным телом и кошачьей мордой, только длиннее. Каждые несколько секунд она останавливается и приподнимает голову, выставив вперёд треугольные уши и помахивая толстым хвостом из стороны в сторону, стряхивая капли воды.

Потом зверь садится, прямо как собака, и поднимает кусок рыбы к пасти, держа его странной, похожей на руку лапой.

– Ты видишь это?

Мэнни кивает и продолжает щёлкать.

Это всё равно что наблюдать, как обезьяна в зоопарке держит лапками еду. Животное приподнимается на задних лапах и оглядывается, и его глаза блестят в лунном свете жёлтым, а потом оно опускается на все четыре и подходит к нам поближе, следуя за рыбной дорожкой.

Кажется, я целую минуту не дышала. Это явно не чья-то собака. Оно вообще не походит ни на одно животное, которое я когда-либо видела.

Я вздрагиваю, когда Мэнни едва слышно ругается.

– О нет, о нет, о нет…

Он смотрит на экранчик камеры и лихорадочно жмёт кнопки.

– Что такое?

– Они все ужасные, Уилла! Все до единой. Смотри. – Он передаёт камеру мне, и я смотрю на экран. Мэнни прав. На некоторых фото можно едва-едва различить тёмный и далёкий силуэт животного, но не больше. – Наверное, неправильно настроил. Вспышку пришлось отключить, само собой, но… ох, я не знаю.

Бедный Мэнни. Кажется, я никогда не видела кого-то настолько расстроенного.

Я смотрю, как кобака удаляется в сторону пляжа и скрывается в тенях.

– Нужно вернуться завтра, – говорю я.

– Нельзя ждать! Джейкоб не, эм… не одолжит мне свою камеру во второй раз. Надо пойти за этим зверем.

Путь кобаки пролегает за спинами криптидоискателей с камерами. Никто из них её не видел.

Вот уже километра два мы крутим педали как сумасшедшие, мимо большого белого купола «Испанского Города» – развлекательного центра по правую руку от нас, по тротуарам и тропкам, время от времени ловя краем глаза странного зверя, несущегося в тенях низких песчаных дюн внизу по склону.

У меня нет фар не велике, и я совершенно потеряла счёт времени. Два-три раза нам кажется, что мы его упустили, но я уже так увлечена погоней, что мне и в голову не приходит сказать: «Слушай, Мэнни, давай-ка вернёмся». Рано или поздно мы всё равно его замечаем: махнувший за камнем хвост, вспыхнувший глаз – и продолжаем нестись, пока не оказываемся почти что в конце пляжа. Пляж немного выдаётся вперёд, образуя мыс Браун и бухту Браун, – здесь начинается Калверкот.

– Смотри – вон он! – говорит Мэнни, и он прав. Зверь бежит впереди нас, почти сливаясь с тёмной стеной утёса.

По прибрежной дороге едет пара машин, а на длинном пляже один-единственный человек швыряет палку собаке. Мы с Мэнни въехали на тротуар и яростно крутим педали. Мы проезжаем мимо парочки, держащейся за руки, – мужчина кричит:

– Эй, а ну притормозите, паршивцы маленькие! – но никто по-прежнему не замечает странное животное, держащееся в тени всего в нескольких метрах от них.

Я хочу остановить кого-нибудь и сказать об этом, но это просто безумие. Что я скажу? Так что я продолжаю ехать, пока Мэнни резко не останавливается у ступенек, ведущих вниз к набережной, занимающей больше половины полукруглой бухты.

Сама по себе бухта Браун ничем не выдающаяся: тут отвесная скала и ступеньки, спускающиеся от дороги к омываемой морем набережной. Сюда выходит окнами заброшенный Калверкотский отель с грязно-белым фасадом, с которого, как перхоть, осыпаются хлопья штукатурки.

Мэнни не советуется со мной и даже не оглядывается – он слезает с велика, вскидывает его на худые плечи и стаскивает вниз по ступенькам. Я не отстаю. Широкая бетонная набережная закругляется до тех пор, пока не оканчивается новыми ступеньками, склизкими и заросшими водорослями, с гнилыми, ржавыми перилами, ведя к малюсенькому так называемому пляжу. Это скорее площадка с серо-коричневыми камнями и галькой. Дважды в день её почти полностью скрывает прилив.

В скале есть пещера – расщелина высотой метра три, напоминающая перевёрнутую V, а рядом с ней – предостерегающие знаки. Когда начинается прилив, внутрь можно заплыть на байдарке. Или просто заплыть, наверное, но вряд ли кто-то так делает: стены каменистые, прилив слишком сильный, и там ч-ч-чертовски х-х-холодно. Если уж так хочется поплавать – Калверкотская бухта прямо за мысом.

Я стою на старой потрескавшейся набережной, и у меня появляется чувство, словно весь мир откололся и куда-то уплыл. Над нами, заглушая шум дороги, возвышается тёмная скала; под нами плещется чёрное море, белые валы бьются о волнорез, а метрах в двадцати от входа в пещеру стоит ко-бака – её грудь поднимается и опускается от долгого бега, изо рта свисает ниточка слюны. Она смотрит прямо на нас.