На обратном пути

Турнир окончен, но танцы продолжаются. Мы сидим за столом и уничтожаем приз Вилли. Только Альберта не хватает – его не оторвать от блондинки.

Вилли пихает меня:

– Эй, вон там Адель.

– Где? – вскидываюсь я.

Вилли тычет большим пальцем в сторону танцплощадки. И в самом деле, Адель танцует вальс с длинным чернявым парнем.

– Давно пришла? – осведомляюсь я, поскольку мне бы хотелось, чтобы она видела наше торжество.

– Пять минут, – отвечает Вилли.

– С этой каланчой?

– С этой каланчой.

Во время танца Адель чуть отклоняет голову назад. Рука на плече у чернявого. Когда я вижу ее лицо сбоку, у меня перехватывает горло: в рассеянном свете ресторана Вальдмана оно так похоже на то, что я помню из довоенной поры. Но в анфас это лицо полнее, а когда Адель смеется, совсем чужое.

Я делаю большой глоток из бутылки Вилли. Рядом как раз танцует маленькая швея. Пару дней назад, в тумане Большой улицы, я этого не заметил, но Адель стала настоящей женщиной – полная грудь, крепкие ноги. Не могу вспомнить, как было раньше; наверно, просто не обращал внимания.

– Прямо заколосилась, – говорит Вилли.

– Заткнись ты, – рычу я в ответ.

Вальс закончился. Адель прислоняется к двери. Я иду к ней. Она здоровается, не переставая смеяться и болтать со своим чернявым. Я останавливаюсь и смотрю на нее. Сердце бьется, словно перед принятием какого-то очень важного решения.

– Что ты на меня так смотришь? – спрашивает она.

– Да нет, ничего, – говорю я. – Потанцуем?

– Этот нет, следующий, – отвечает она и идет со своим кавалером на площадку.

Я ее жду, и мы танцуем бостон. Я очень стараюсь, и она одобрительно улыбается.

– Танцевать ты, наверно, выучился на фронте.

– Не совсем, – говорю я, – но мы тут получили приз.

Она быстро поднимает глаза.

– Жалко. Могли бы вместе станцевать. А что дали?

– Шесть чаячьих яиц и медаль, – отвечаю я, и жар бросается мне в голову. Скрипки звучат так тихо, что слышно шарканье множества ног. – Ну, вот мы и танцуем вместе. А помнишь, как гонялись друг за другом после спортзала?

Она кивает:

– Да, совсем еще были дети. Смотри, видишь там девушку в красном платье? Эта заниженная талия сейчас самый писк. Шикарно, правда?

Скрипки передают мелодию виолончели и с приглушенным плачем содрогаются золотисто-карими полутонами.

– Когда я в первый раз с тобой заговорил, – начинаю я, – мы оба убежали. В июне, на городском валу. Я помню, как будто все было вчера.

Адель кому-то кивает и только потом снова поворачивается в мою сторону.

– Да, так смешно. А ты умеешь танцевать танго? Вон тот парень, черноволосый, поразительно танцует танго.

Я ничего не отвечаю. Музыка смолкает.

– Пойдем к нам? – спрашиваю я.

Она осматривает нашу компанию.

– А кто этот худой юноша в лаковых туфлях?

– Карл Брёгер.

Адель подсаживается к нашему столу. Вилли предлагает ей рюмку и острит. Она смеется и смотрит на Карла. Время от времени ее взгляд падает на пристяжную лошадь Карла – это и есть девушка в модном платье.

Я с изумлением наблюдаю за ней, так она переменилась. Или память подводит меня и тут? Может, эта память пухла, пухла, пока полностью не заслонила собой действительность? За столом сидит чужая, несколько шумная девушка, которая слишком много говорит. Или за наружностью скрывается другой человек, которого я знаю лучше? Неужели все может так покоситься, только потому что ты стал старше? Может, это годы, думаю я, ведь прошло больше трех лет, тогда ей было шестнадцать и она была ребенком, а сейчас ей девятнадцать и она уже взрослая… И вдруг меня затопляет непонятная муть времени. Оно течет, течет, меняется, а когда ты возвращаешься, все куда-то делось. Ах, как трудно прощаться! Но возвращаться иногда еще труднее.

– Чего это у тебя такое дурацкое лицо, Эрнст? – спрашивает Вилли. – Жрать охота?

– Да он просто зануда, – смеется Адель. – Всегда таким был. Расшевелись! Это девушкам больше нравится. Не вечно же ходить как в воду опущенным.

Вот и все, думаю я, опять все. Не потому, что она заигрывает с чернявым и Карлом Брёгером, не потому, что считает меня занудой, не потому, что стала другой, нет, я просто вижу: все бесполезно. Куда я только не рвался, стучался во все двери моего детства, хотел опять туда, думал, оно меня примет, потому что я еще молод и жажду забыть; но оно ускользало от меня, как мираж в пустыне, бесшумно разваливалось, рассыпалось трухой, стоило мне до него дотронуться; я никак не мог понять, ну хоть здесь что-то ведь должно сохраниться, я пытался снова и снова, становился смешным, грустил; но теперь я вижу, что тихая, беззвучная война опустошила и эти края воспоминаний, искать дальше бессмысленно. Время между мной и прошлым разверзлось широкой пропастью, назад мне невозможно, там ничего не осталось, нужно вперед, шагом марш, куда угодно, потому что цели у меня еще нет.