На одинокой дороге

Говори, о чем захочешь, просто будь самим собой
Просто рядом, просто вместе, просто будь со мной, родной
Как же бьется твое сердце, словно тикают часы
Отсчитало сердце время до рассветной полосы

Курти, слушал, открыв рот. Он никогда не слышал такого прекрасного пения. Он и девушек таких красивых никогда не видел. Когда она закончила, то площадь взорвалась аплодисментами. Курти захлопал вместе со всеми остальными. Он первый раз кому-то рукоплескал.

Девушка смущенно и кокетливо улыбнулась, запела новую песню. Когда она уходила со сцены, площадь загудела. На сцену полетели цветы. Курти покосился на цветочниц недалеко от него. В мисках полных горьковатой воды плавали розы и листья. Цветочницы сегодня неплохо заработают.

На сцену по очереди поднимались ученики музыкальной школы, почему-то Нежданной. Пели хорошо все, но Курти больше всего запомнилась Фелиса.

Впрочем, запомнилось и еще одно выступление. Вышел парень, сел на стул и заиграл на гитаре.

Ты последнему мне улыбалась
Я последний с кем ты оставалась
Закрывала стеклянную дверь
«Не смотри», — говорила, — но верь

Я хотел бы тебя не любить

Я старался тебя позабыть
Я сказал, что уже не вернусь
Отвернулся, но снова стучусь

Голос у парня был мягкий, но уловимо насмешливый. Когда он пел, со стороны, где сидели «серьезные» ребята, угостившие Курти, донесся легкий смешок. Он не имел никакого отношения к певцу, белорубашечники обсуждали, что-то свое, но парень кинул в их сторону взгляд. Петь не прекращал.

Я люблю, я надеюсь, я верю
Я стою за закрытою дверью
Невиновный, но все же прости
Не открой, но разбей и впусти

Компания уже вовсю хохотала, полностью сгладив, первое впечатление Курти о них, как о мрачных типах.

Парень убрал пальцы с гитары и вежливо произнес:

— Ребята, извините, конечно, я понимаю — праздник и все такое, собственно, и я здесь поэтому. Но вы не могли бы немного потише? Остальные послушать хотят.

Над площадью воцарилась тишина.

Мужиков за столом было девятнадцать. Крупные и сурового вида. Сейчас они смотрели на нахального певца. Сидевший во главе стола бородач, сквозь зубы, произнес:

— Поешь у себя на сцене и пой. Остальное тебя не касается.

— Меня касается публика. Вы даже не столько мне, сколько ей мешаете. И да. Я хотел бы продолжить петь. Поэтому и прошу вас, чуть потише.

— Не тебе нас просить, со своими слезливыми песенками.

— Я понял, что вам не нравятся лирические песни, — говорил парень все так же спокойно. — Но здесь не только вы. Остальные хотят услышать песни про любовь.

— Вот и пой.

— Я пою. Вы мешаете.

— Ничего, мы можем. — Бородач, произнес «мы», с нажимом. — И потом, мы ведь тоже публика. Вот когда для нас споешь, что-то стоящее, тогда и сможешь просить.

— А если спою? — парень за весь разговор ни разу не повысил голоса.

— Несерьезно.

— А если?

— Спой. Тогда и поговорим.

Парень не меня позы, кивнул.

Навек впечатан в губы вкус крови и земли
Мы — дети слез, рожденные закатом
Короткой была жизнь — до утрени зари
И кончилась легко — под гулкие раскаты

Легко звучала сталь, легко с ней обнимались

Легко встречали тень, а встретив, умерли
Потом, опять легко, в крови мы поднимались
А тени удивлялись — они так не могли

Кровавая земля, впечатанная в губы

Мозоли на руках, сжимающих клинок
Сплошные раны, боль и выбитые зубы
Сплетенный воедино ликующий венок

Раскаты барабанов под Храмовой скалой

Мы — дети слез, но плакать будут тени
Немногие ушли, покрытые золой
Замолкли барабаны, рассыпанные в тлене

Певец закончил. Толпа на площади, за всю песню ни разу не шелохнулась. Не издала ни звука.

Бородатый поднял голову и хрипло произнес:

— Молод еще… но песня хорошая. Как будто сам там был.

— А я и был — пожал плечами певец.

Вся компания за столом вскинули головы.

— Что-то не помню я тебя.