На одинокой дороге

— На дальнем столике грязные тарелки убери. Быстрее!

Курти поплелся к дальнему углу и стал сгребать посуду на поднос. Тарелки обычно были почти чистыми и, обычно их вытирали хлебом и затем съедали. Но здесь, видимо, сидела какая-то сытая кампания. На тарелках оставалось полно недоеденной каши, и несколько кусков хлеба валялись на тарелках и вокруг них прямо на столе! Да каких кусков!

Курти воровато оглянулся. Теперь осторожно. Здесь есть нельзя. Заметят, что он стоит и ничего не делает, а если еще и жует! Курти стал нарочито медленно ставить тарелки на поднос, подхватил один из кусков хлеба и не поворачиваясь направил кусок в карман…

— Курти!

Курти вздрогнул, хлеб выскочил из руки, прыгнул на стол и отлетел куда-то к стене на пол.

К нему подошел Бьорн:

— Стол у входа освободился, давай быстрее здесь убирай. Что тут?!

И удивленно добавил:

— Сколько жрачки осталось! Наверняка проглоты заморские сидели.

Курти молчал, не зная, что ответить, да и надо ли отвечать?

— Я говорил, что Анна ни хрена готовить не умеет. Только местным жрать.

— Сам себе готовить будешь. Тоже мне господин выискался, еда моя ему не нравится!!! — заорала с другого конца зала Анна.

— О! А я думал ты на кухне торчишь и ложки себе в уши засунула!

— Я сейчас тебе засуну!

— Ой, давай лучше я тебе — и заржал Курти в ухо, — всё она слышит… ты чё замер-то? Давай собирай и пошли.

Он пребывал в отличном расположении духа. И даже стал помогать Курти. Сволочь! И ведь не нарочно это делает, просто надо столы освобождать, для новых посетителей, вот и старается.

Немытую посуду притащили в кухню. Анна в зале, перепирается с кем-то из моряков, если Бьорн сейчас уйдет, то может быть…

В дверях Бьорн посторонился, пропуская входившего в кухню Шмяка.

— Щенок, соскребай остатки жратвы в ведро и пошли за мной.

Курти выполнил приказ.

Вместе с Шмяком они вышли на улицу, пересекли внутренний дворик и вошли в сарайчик. Здесь обитала главная радость жизни Шмяка по имени Рюха. Весила Рюха не меньше центнера, была здорово похожа на своего хозяина, и даже хрюкала также. А уж образ жизни у них был так и вовсе один в один. Жрать, спать и недовольно ворчать по любому поводу.

— Высыпай давай! — буркнул Шмяк, наклонился к Рюхе и бесстрашно потрепал ее за ухом. Это действительно требовало смелости, так как нрав у свиньи был скорей хряковский. Вот и сейчас она пронзительно взвизгнула и попыталась тяпнуть хозяина за руку. Тот ловко отдернул и засмеялся:

— Натерпелась милая, натерпелась. Тяжелая зима была. Во всем себе отказывали, но тебя выкормили. Не раз думал, что все! Пора закалывать. Но ничего выдержали, пояса, конечно, подтянули, но до весны тебя Ряха сохранили. Будет чем клиентов кормить. Да, моя хорошая, тобой, моя милая.

Градус любви в голосе не упал ни на одно деление.

— Высыпай, или так и будешь пялиться?!

Курти наклонил ведро. Остатки еды густо и тягуче перелились в корыто.

— Выгребай, выгребай давай. До последней крошки все… Теперь лезь туда — щели в полу проверь. Чтоб навоз не застаивался. А то накопится…

— Да все равно же колоть ее со дня на день! Чего там убирать…

Курти услышал этот то ли крик, то ли рык и с изумлением узнал собственный голос.

И тут же получил по голове.

— Ты чего это? Смелости, что ли набрался?! Работай, давай!! А не нравится — хоть сейчас вали! Я даже Зубу про твои художества говорить не буду. Как скоро тебе руку отрубят?! Есть догадки? Лезь в дерьмо!!!

Курти молча полез в отгороженную от Рюхи часть станка.

* * *

Руки по привычке отмыл снегом. Ссадины болели настолько привычно, что он и внимания не обращал.

В зале ничего не изменилось, единственно, хотя до вечера было далеко, сильнее надирались.

Курти взяв кувшин, вышел за прилавок.

— Кому долить, кому добавить? Вина себе налей — жизнь станет веселей, — заученно и со скукой пропел он.

— С моста иди, прыгни — поприветствовал кто — то из забулдыг — еще веселей будет.

— Ага, вслед за тобой — живо откликнулся Курти.

— Слышишь малыш — позвали его из угла — мне плесни.

Дагур — старый моряк, завсегдатай и полумифическая кабацкая личность. Был одновременно старым занудой и лучшим рассказчиком на всем побережье. Почти всю жизнь провел в море, а теперь пропивал ее остаток по кабакам. На что он пил непонятно, он уже давно не выходил в море, никогда не дрался в порту за работу грузчика. Но деньги у него были всегда. И он всегда пил, хотя и пьяным его никто никогда не видел. Курти подошел к столику, и алая бурда забулькала в кружке старика.

— Кулаки покажи.

— Что? — удивленно спросил Курти.

— Кулаки говорю, покажи.

— Тебе погрозить что ли? Так у меня не того размера руки. К морякам обратись.

— У тебя мозги не того размера, если здесь работаешь. Морда изукрашена, а кулаки чистые. Исцарапаны слегка, но с боевыми ссадинами не перепутать. Значит, тебя били, а ты терпел.

— Да, что ты знаешь?!

— Ты прав, ничего. Только много знать и не надо. И так все понятно. Тебя бьют, ты терпишь. Может все же лучше на улице, как раньше? Не говорю, что проще. Но лучше.

— Кому?