На одном дыхании!

Отец суетился у плиты, громыхал сковородкой, лез в самый дальний ящик за мукой – приготовился спасать дочь блинчиком. Он знал, конечно, что дочь давно выросла и блинчиком ее не спасешь, но как же быть-то?.. Он ничего не понимал в «тонких материях», которые он называл «мерехлюндии», не понимал дочкиных слез, вздохов и метаний, но видел, что ребенку худо, а чем поможешь-то, разве что блинчиком? Да ведь штука в том, что блинчиком-то не поможешь, и он это понимал!

У отца была расстроенная спина и, кажется, даже руки дрожали, и Варе вдруг стало так его жалко, что она опять заревела.

– Варюш? Ты чего, Варюш, а?..

– Пап, посиди со мной.

– Так я сейчас вот только тесто заведу и посижу…

– Пап, не надо мне ничего!

– Как не надо? – совсем уж потерялся отец. – Как это так, не надо?! Горяченького съесть – первое дело…

– Папа, посиди со мной, а?

Отец сунул сковородку на плиту, неловко пристроил мешок с мукой на край заставленного посудой стола и приткнулся рядом с Варей. Вид у него был несчастный.

– Ты бы с матерью поговорила, Варь. Она лучше разбирается!

– В чем разбирается?..

Отец скосил на нее глаза, печальные, как у больной собаки, и махнул рукой, совершенно безнадежно.

– Да во всем! Она у нас по всем вопросам… специалист, сама знаешь! Может, чего подскажет…

И отец стал сгребать крошки со стола. Соберет кучку, потом прижмет пальцем, чтоб не рассыпалась, и опять собирает. Варя следила за его рукой и ничего не понимала.

– Пап, ты чего придумал-то? Ты-то из-за чего страдаешь?..

Отец вздохнул и опять пригнал свою кучку.

– Ты небось влюбилась, Варюш, – выговорил он с усилием и вдруг покраснел, как школьник. – Из-за этого и мерехлюндии всякие! А я не умею про это говорить. Чего со мной про это разговаривать, когда я ничего не понимаю! Лучше уж с матерью.

Варя опять засопела – господи, он и правда ничего не понял, ничего!

– Ни в кого я не влюбилась, – начала она сердито, – что ты все придумываешь чепуху какую-то?! У меня на работе проблемы, а ты – влюбилась! Да я, если хочешь знать, никогда в жизни ни в кого не влюблялась и не собираюсь, потому что…

На протяжении ее речи отец вдруг задышал свободнее, задвигался, пересел поудобнее, не боком, не как больная собака! Как будто Варя каждым своим словом снимала неимоверную тяжесть с его плеч, и он постепенно распрямлялся, радуясь и не веря, что тяжести больше нет.

Варя остановилась.

– Пап, ты чего?!

– Так ведь я думал, что у тебя того…

– Чего у меня, пап?

– Любовь какая-нибудь неподходящая нарисовалась!

– Какая неподходящая любовь?! – почти завизжала невесть почему почувствовавшая себя оскорбленной Варя.

– Такая, такая, – заговорил отец умоляюще. – Не сердись. Я думал, ты в своих верхах влюбилась в какого-нибудь… негодяя, а он и знать тебя не желает!

Теперь Варя оскорбилась всерьез. В негодяя – надо же! Какие же они негодяи?! Они умницы, работают день и ночь, они умеют держать удар, они сильные, сделавшие себя сами…

…Опять выходит какая-то ерунда. Опять она думает про Волошина с Разлоговым. Но ни в одного, ни во второго она никогда не влюблялась, разве что чуть-чуть! Один из них умер, второй явно замешан в темные дела, так почему она все время думает… о них?!

– Папа, – заглушая свои мысли, метавшиеся, как перепуганные рыбки в садке, твердо сказала Варя. – Ни в каких негодяев я не влюбилась.

– Слава богу, – вставил отец.

– И не собираюсь.

– Тут ведь знаешь как?.. Вроде и не собираешься, а уже готово дело…

– Никакое дело не готово!

– И добро бы, они там у тебя нормальные люди были! А то ведь… ты прости меня, Варя, нечисть всякая. Им хорошую девушку погубить ничего не стоит, это вроде игра такая. Поиграют с тобой, как со щенком доверчивым, да и вышвырнут вон! А ты на всю жизнь… калекой останешься.

– Папа!

– Что? Ну что? Там же ведь порядочных людей нету, откуда они там возьмутся, порядочные-то? Порядочные наверх не попадают, им туда ход заказан. А ты маленькая еще, где тебе разобраться…

– Мне двадцать шесть лет!

– Я и говорю, – заключил отец грустно. – Одна надежда у меня, что ты умница, а волки эти… Ну не всех же им жрать. Тебя, может, и пожалеют.

– Папа, я никому там не нужна, – твердо сказала Варя. – Это для тебя я самая распрекрасная, а для них я… никто. Нуль. Пустое место. Волошин, по-моему, до сих пор не знает, как меня зовут!

– И слава богу, – быстро вставил отец, – слава богу!

– Да что ж хорошего-то?! Ко мне Вадик клинья подбивает, водитель. Вот он нормальный человек, да? Порядочный по определению, потому что наверх не пробился, так и помрет водителем! Следовательно, не волк. Меня не сожрет. Так, что ли?!

– Водитель?! – совершенно растерялся отец. – Нет, позволь, при чем тут водитель?!

– Да ни при чем он! В том-то и дело! Водитель твоей дочери тоже не подходит – это мелко! Опять получается мезальянс! Там волки, тут овцы. Волки кровожадные, овцы тупые. А я тут, посерединке.

– Варюш, что с тобой случилось-то?

– Ничего! – крикнула Варя. – Ничего не случилось! Разлогов умер, а Волошин… Волошин так странно себя ведет, что я даже не знаю…

– Ну расскажи мне, – вдруг попросил отец совершенно спокойно. – Вместе подумаем.