На охоте

Когда мы узнали про хреновину всё вдоль и поперёк, я (о, чудо!) ощутила в желудке приятную сытость. Мама же не любила пельмени (как она сказала) и свою порцию отдала отцу. А я размышляла, когда же на столе, наконец, появится принесённый нами цыплёнок табака с его поджаренной на сливочном масле корочкой, которую я очень любила. Однако сон сморил гораздо раньше и взрослые, отослав меня спать в соседнюю комнату, продолжали пировать.

Спала я тревожно. Крики, смех и музыка не давали расслабиться. А когда я проснулась, было уже раннее утро. Все собирались по домам.

– А торт? – дёрнула я маму за платье.

Почему-то, услышав мой вопрос, папа нахмурился, и очень грубо, почти закричал.

– Одевайтесь скорее, сколько вас можно ждать?

Глотая внезапно накатившие слёзы обиды, я натягивала пальто, не попадая в предательские рукава, пока мама не пришла на помощь. Вытерев с моих заспанных щек слёзы, она раскрыла свою ладошку. На ней в свёрнутой бумажной салфетке лежали две конфеты ассорти. Я успокоилась, засунула конфеты в рот, не понимая, что торта не было вообще, и что поглощаю не только свою, но и мамину порцию сладостей.

Когда мы шли домой, мама тихонько спросила папу:

– А что же Ерёмины принесли?

– Разве ты не слышала? Хреновину. Он только об этом весь вечер и говорил, – уже спокойным голосом ответил папа.

Первого января отсутствие торта на празднике, мы компенсировали его покупкой…

– …но хотя это не Мишкинский Новый год, – продолжил дядя Слава начатую похвалу охотничьему застолью, – но одного здесь точно не достаёт. Знаете чего? Цыплёнка табака! Да! Когда мы на второй день пришли к Мишкиным, они нас потчевали таким изумительным цыплёнком, что ничего подобного раньше не приходилось есть ни у вас (он показал на Ерёминых), ни у вас (кивок в нашу сторону), ни где-то ещё.

Мы с мамой понимающе переглянулись и едва сдержали смех, готовый выскочить удивлённым прыском. Наконец то мы узнали, кто съел нашего табака. Вот уж воистину нет ничего тайного, что не сделалось бы явным.

Приятно ощущать себя сытым и довольным настолько, что по организму расходятся волны ласковой лени и дремоты. Для взбадривания мы с сестрой вышли на мороз, опять обошли крохотную деревеньку, а когда вернулись в избу – барак, то мужчин не застали. Только женщины копошились с мукой, как потом выяснилось – готовили домашнюю лапшу.

– А где все? – не переставали мы удивлённо озираться.

– Вестимо, на охоте! – беря в руки скалку, сообщила тётя Люся.

Чтобы эта скалка нашла применение в производстве лапши, а не в роли дубинки, мы быстренько пристроились мыть и убирать посуду со стола. Надо ли пояснять моё ликование, что эпопея со стрельбой благополучно миновала?

Охотники появились через два часа также внезапно, как и исчезли. Вдруг двор наполнился весёлыми, шумными мужчинами, оживлённо обсуждающими с лесником недавно пережитые подробности. Мне жутко хотелось посмотреть на подстреленное животное и узнать, кто в этот раз повезёт домой лосиную голову с рогами. Но охотники отшучивались, что никого не встретили и жадно курили, восполняя вынужденное никотиновое голодание в засаде из-за чувствительности лосей к запаху табака.

Я уже привыкла, что меня всерьёз не воспринимают. Но, заметив детскую заинтересованность, отец взял меня за руку, и вместе с лесником повел в одну из маленьких избёнок без сеней и всяких там прихожих. Прямо на полу под окном на боку лежал лось с застывшим взглядом, без рогов. Казалось, что ему сделали усыпляющий укол, и скоро он очнётся, соскочит и медленно потрусит в сторону леса.

Мы смотрели недолго и молча. Потом папа кинул леснику отрывистое: «Понятно», – и все вышли во двор.

– А почему у лося нет рогов? – поинтересовалась я, когда лесник удалился.

– Потому что это – корова, – пояснил отец, окончательно запутав меня.

– Как корова? Это же лось.

– Самок лосей именуют коровами, а самцов – быками, мясо же их – говядиной.

– Вы её сейчас убили? – вспомнила я шутки мужчин, будто охота прошла неудачно.

– Нет, сегодня промашка вышла. А эта туша здесь ещё с прошлого раза лежит. Видишь, какой холод? Мясо в этой избе как в морозилке. За две недели ничего с ним не случилось, поэтому будет из чего варить шулюм. Лесник дал «добро», не из тушёнки же готовить охотничий ужин.

Кто и как свежевал тушу, я не знаю, потому что сестра предложила пройтись по лесу на охотничьих лыжах. Надо сказать, что всё связанное с лыжами я не любила. Даже в школе всегда заменяла лыжные кроссы катанием на коньках, благо – это нам разрешалось. Впрочем, «катанием» подобное действо сложно было назвать. Скорее оно походило на ползанье по бортику вдоль периметра катка. Но для учителей физкультуры такие подробности не имели значения, главное – ученики не отсиживались в раздевалке, и точка.

– У нас же нет лыжных ботинок, – пыталась я отпихнуться от неприятного предложения.

– А ты глянь-ка на них, – и сестра подвела меня к лыжам, воткнутым в снег.