На охотничьей тропе

Лицо Андронникова побагровело, глаза налились кровью, нервно задёргалось веко. Судорожно сжимая кулаки, он прохрипел:

— Не доводи до греха, Иван. Мы одни в степи… Мало ли какие случайности на охоте бывают. Говорят, один раз в году ружьё само стреляет.

— Бывают. Но ты не стращай, не боюсь! — Иван в упор посмотрел на Андронникова, который содрогнулся от этого пронизывающего взгляда. — Ты хочешь, чтоб я молчал?.. От таких, как ты, зверь, птица гибнет, а я молчи. Ты думаешь: тебе всё можно, в степи закона нет. Врёшь, есть! У тебя закон всегда с собой должен быть в голове, и в ней же, на одной полочке, охотничья совесть…

— Что… что ты от меня хочешь! — выкрикнул Илья и, обдав Благинина водочным перегаром, ухватил его за воротник меховой куртки. — С огнём играешь, Иван. Ты меня знаешь, я на всё… на всё могу решиться. Я…

— Знаю, как же! Чем похвастал. Ты однажды жену родную чуть до смерти не забил только за то, что она на базаре продешевила рыбёшку продать. Уж ты такой! — стараясь держаться спокойным, проговорил Благинин и с силой оторвал от себя Илью.

Не ожидая такого от Ивана, Андронников отскочил в сторону, минуту молча смотрел на охотника и вдруг в исступлении кинулся, словно разъярённый зверь, на него, свалил на снег, стараясь схватить дрожащими руками за горло. Иван вывернулся из-под Андронникова и подмял его под себя, однако тот напряг свои силы и снова оказался сверху.

Салимка смотрел, как сцепились в мёртвой схватке два охотника, и растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять. И вдруг он затрясся от ужаса, в голове мелькнула мысль: «Всё! Погиб Иван!» Илья, оказавшийся опять под Благининым, дотянулся до охотничьего ножа, валявшегося у распластавшейся туши лося, взмахнул им в воздухе — лезвие ослепительно блеснуло на солнце. Зайнутдинов в испуге закрыл лицо руками, шатаясь подошёл к стогу и обессиленно к нему привалился. «Что ж это я… почему не помешал? Эх, Салимка!» — тоскливо думал он, боясь открыть глаза и увидеть окровавленное тело Ивана, неподвижно лежащее тут же, рядом с загубленным лосем.

Какая жуткая тишина! Будто в доме, где лежит покойник. Не скрипит снег, не гудит ветер, путаясь в берёзовом колке на склоне гривы. И вот он наедине с человеком, который в припадке бешенства поднял руку на Благинина. Страшно!

— А ты… ты чего смотришь, сволочь! Вместе ведь… — донёсся до Салима хриплый голос Андронникова.

Зайнутдинов вздрогнул и открыл глаза. Недалеко от него стоял Благинин и вертел в руках нож Ильи.

— Жив! — крикнул обрадованно Салим и хотел было кинуться к Благинину, но в это время Андронников схватил ружьё, стоящее у стога, взвёл курки и рывком выбросил его к плечу, направляя стволы в грудь Ивана.

— Врёшь, гад, всё равно не уйдёшь от меня!

Благинин побледнел. «Убьёт!» — мелькнула в голове мысль, но в этот миг Салимка, до сих пор ко всему безучастный, кинулся к Андронникову и повис на ружье, бормоча:

— Нельзя, мой дружка, нельзя…

На гребне гривы показался Филька Гахов, плавно скользя на лыжах по проделанной Благининым лыжне.

Андронников опустил ружьё.

— Твоё счастье, — невнятно проговорил Илья, потупя взгляд.

Благинин и Андронников разошлись в разные стороны, в душе ненавидя друг друга. Салимка, бросив вдогонку Илье короткое: «Шайтан!» — пошёл один по направлению охотничьей избушки, без лыж, утопая по колена в глубоком снегу.

Глава пятнадцатая

Прежде чем принять какое-либо решение, Жаворонков и Прокопьев поговорили с Салимом и Андронниковым, потом съездили в сёла Тумуштук и Краснояровку, где жили семьи охотников, чтобы познакомиться с их бытовыми условиями.

Семьи Салима и Андронникова жили по-разному, об этом говорил даже беглый взгляд на домашнюю обстановку. Многочисленное семейство Зайнутдиновых занимало небольшой саманный пятистенник, чистый и скромный, обставленный лишь необходимой утварью.

Дом же Андронникова был самым большим и красивым в деревне, с резными карнизами и выходящей на широкий двор террасой. Внутренняя обстановка дома была богатой: в простенках стояли дубовые стулья с мягким сиденьем, пол в горнице застлан большим ковром, искусно сделанным из волчьих шкур, над кроватью с никелированными спинками и пышно взбитыми подушками — красивый персидский коврик, на котором повешены три ружья заграничной марки, несколько охотничьих ножей в расписных, отделанных серебром, ножнах. За стеклом массивного буфета дорогая посуда.

Узнав, что приехал парторг с заведующим участком, жена Андронникова Настасья засуетилась у блестящего самовара.

— Вы не беспокойтесь, Настасья Агафоновна, мы сыты, — сказал Афанасий Васильевич, усаживаясь в предложенное кресло. — Мы ведь заехали поинтересоваться, как живёте, не нуждаетесь ли в чём.

Настасья вытерла ярким фартуком вспотевшее лицо с увесистым подбородком и удивлённо спросила:

— Чёй-то понадобилось вдруг? Раньше что-то этого не замечалось.

— Ошибка была, что раньше не поинтересовались. А ведь это наша, так сказать, обязанность знать, как живут охотники, — заметил Жаворонков, окидывая внимательным взглядом комнату.

Настасья шмыгнула носом.