На охотничьей тропе

— Н-да, — вмешался в разговор Тимофей Шнурков, — много появилось. Я вон намедни заприметил на Савоськиной гриве лося. Стог сена колхозники поставили, так всё ходит туда разнотравьем полакомиться. Громадный, просто буйвол и только. Сколько раз я им любовался. Стоит у стога, рога во какие, — и он развёл в сторону руки, — целая вешалка. Красавец!.. Я так думаю: из урмана[7] пришли.

— Из урмана? Так почему же они раньше не приходили, а тут вдруг пожаловали. Не-ет. — уверенно заявил Ермолаич, — не из урмана. Говорят, что из брянских лесов. Война пригнала. Может быть так и есть.

— Откуда пришли — это со временем будет известно, — заметил заведующий участком Сергей Прокопьев, — а вот о другом надо подумать.

— О чём?

— Браконьеров это стало сильно соблазнять. Как-то на Гудалихе нашёл я козью шкуру в кустах. Кто-то козу стукнул, мясо забрал, а шкуру припрятал. Зверей приберечь нужно, помочь расплодиться, через пяток лет можно и плановый отстрел организовать. Я начал наблюдать за пришельцами, учёт завёл. Хорошо приспосабливаются к жизни. Только вот браконьеры…

— И как только у людей рука поднимается! — сокрушённо вздохнул Андронников. — Ну, разведутся, тогда и бей. А сейчас… это ж вредительство.

— Ну и ты тоже не из хороших, — не выдержал Ермолаич.

— Это почему вдруг? — Андронников сделал удивлённое лицо.

— А потому: линную дичь бьёшь? Бьёшь. Яйца утиные весной собираешь? Собираешь. Разве же это не вредительство? Прихожу как-то к тебе в дом, а Настасья хвастает: садись яичницу есть, муженёк у меня целую корзину яиц утиных насобирал. Хорош муженёк, нечего сказать.

— Так то во время пожара на Тимонаихе, всё равно погорели бы, — сказал в оправдание Илья.

— У тебя на всё причины, — не унимался Ермолаич, но Илья больше не вступал в разговор, отошёл от охотников и, не раздеваясь, завалился на постель.

— Кто как не мы, охотники, должны беречь природу, — заметил Прокопьев. — А вот некоторые, вроде Андронникова, этого не понимают.

— Оно конечно, — подтвердил Тимофей, — это ведь не ранешнее время. Бей любую птицу, любого зверя без разбора, потому не твоё. Скупит купчишка за бесценок, потом господские жинки в этих мехах в гости шляются, а тебе и на сытую жизнь не хватает. Вот и бьёшь не жалеючи, лишь бы на кусок хлеба да на какую-нибудь никудышненькую одежонку заработать.

Верно, Тимофей Никанорыч! Теперь всё это наше, народное. По-другому к народному богатству и относиться надо…

Андронникова больше не занимали разговоры охотников. Он думал о своём: «Лось на Савоськиной гриве прижился! Дельно… Надо выследить да и потихонечку стукнуть. Себе на всю зиму мяса, да и на базаре за скотское сойдёт. Одному-то только тяжеловато будет увезти, надо с кем-нибудь на пару. А с кем?.. Ефим Мищенко? — этот струсит. Тимофей? — этому и не поминай, да и другие не лучше. Разве Салимку агитнуть? Этот, пожалуй, подойдёт. Ведь промолчал, когда застал меня на Кругленьком. Да и взятку принял. Теперь-то ему от меня не отвертеться, нет», — решил Илья.

Улучив момент, когда охотники отправились на промысел. Андронников догнал Салима у вала, соединяющего Беленькое озеро с Лопушным, и пошёл рядом.

— Дело у меня к тебе, Салим, есть.

— Какое такое дело? — уменьшил бег лыж Зайнутдинов.

— Общая, так сказать, коммерция на договорных началах. Только это между нами, понимаешь? — Илья подмигнул Салиму, оглянулся по сторонам и продолжил: — Ты слышал, Тимофей рассказывал, что на Савоськиной гриве лось прижился. Вот я и соображаю: надо бы нам с тобой его того… в котёл.

— Это как так в котёл? — Салим остановился от неожиданности. — А запрет? Нет, Салимка закон уважать любит…

Несколько минут шли молча. Чуть слышно доносился скрип снега под лыжами удаляющихся от них охотников. В ближнем березняке громко закудахтал куропач, видно, попавшийся в зубы лисице.

— И т-ты не смей! — вдруг крикнул Салим.

— Чего орёшь, услышат! — Андронников прикрыл рог Салима шершавой ладонью. — Как вон тот куропач закудахтал… Я поразведаю лося, а потом сходим да чинно и благородно стукнем его.

— Салимка тебе сказал: нет.

— Да ты не ломайся, как медный пятак. Всё это тихо будет. А ведь подумай: мяса на всю зиму семье, денежки… Хрустящие полусотенки, эх! — И Андронников даже прищёлкнул языком.

— Ты браконьер! — с дрожью в голосе проговорил Зайнутдинов. — Я парторгу говорить буду.

Андронников захохотал громко и раскатисто.

— Браконьер! Эва, куда загнул. И никто тебе не поверит: не пойманный — не вор. — Андронников помолчал, притворно глубоко вздохнул и добавил: — Эх, темнота!

Салим молча быстро пошёл вперёд, Андронников догнал его и, идя рядом, уверенно проговорил: