На охотничьей тропе

— Не знаю… — ответил он. — Задачи мы выполняли. С планом у нас… В передовых по области числились. В пример другим ставили. Вот только Дружников, перловцы, того… обогнали.

Вот, вот, — заметил Измайлов, — успехи своей спиной всё остальное заслонили. Молимся, молимся на них, мещанским благополучием обрастаем, а недостатки накапливаются, растут, расцветают и вдруг — бац! — взрыв. Успехи им погребены, одни недостатки во весь рост стоят, распрямив свои мощные плечи. Глядишь, всё дело и загублено. Нет, товарищ Кубриков, устарели вы, и не по возрасту, а как руководитель. Где ваши былые организаторские способности? Где ваш былой энтузиазм? Порастеряли, по капельке растратили. Тиной благодушия они заросли. Каково мнение членов бюро?

Слова секретаря райкома были так неожиданны для Тихона Антоновича, что он растерялся. Побледнев, обиженно поджав губы, Кубриков стоял у стола и перебирал дрожащими пальцами листки доклада, словно ища в них ответ на вопрос: «Почему?» До его сознания плохо доходило то, о чём говорили члены бюро, но, когда они стали голосовать за назначение директором промхоза Прокопьева, он остро почувствовал, что для него больше нет оправданий.

— Как же это? За что? — едва слышно проговорил Кубриков. — Куда же я теперь?

Измайлов пристально посмотрел на Кубрикова.

— Вы можете снова вырасти до руководителя, — донеслись до Тихона Антоновича слова секретаря райкома, — если, конечно, поймёте свои ошибки, будете учиться, шагать в ногу с жизнью.

Из кабинета Кубриков вышел усталой походкой, как-то сразу осунувшись, а в голове была одна мысль: «Вы можете снова вырасти до руководителя, если, конечно, поймёте свои ошибки, будете учиться, шагать в ногу с жизнью».

На улице шёл дождь, по-весеннему холодный. Косые струи его резко хлестали по лицу Тихона Антоновича, ветер старался сорвать с плеч не застёгнутое на пуговицы пальто. Но Кубриков ничего не замечал: ни того, что одежда его промокла, ни того, что оставил в райкоме фуражку, и ветер, как пламя факела, развевал его длинные слипшиеся волосы, ни того, что шёл он не по тротуару, а прямо по лужам, и в ботинках хлюпала вода. Ему всё было безразлично. Теперь он был не директором, а неизвестно ещё кем. По дороге он зашёл в чайную, выпил стакан водки и, провожаемый недоуменными взглядами прохожих, шатаясь, пошёл домой. У крыльца он остановился, в затуманенном мозгу беспокойно зашевелилась мысль: «Что я скажу жене? С ней обязательно будет удар». На губах его появилось подобие улыбки, — он быстро погасил её и, сурово сдвинув брови, решительно рванул дверь. Увидя мужа, без фуражки, в вымокшем и облепленном грязью пальто, Надежда Викуловна испуганно вскрикнула:

— Что с тобой? Ты же совсем мокрый, простудишься.

— Поздно беспокоиться. Уже сквознячком прохватило, — неестественно засмеялся Кубриков и, не раздеваясь, плюхнулся в кресло. — Всё! Кончилась карьера Тихона Антоновича. Ко-конец!..

— Как? — брови Надежды Викуловны от удивления полезли вверх.

— Сняли. На-начисто сня-я-ли, понятно?

— Да за что же. Тиша? Да как же это? — запричитала Надежда Викуловна. У тебя же всё было хорошо.

Сам хвалился, что план всегда перевыполняете. Не поняли тебя, Тиша, не поняли…

— Так!.. Так!.. — в знак согласия кивал головой Тихон Антонович. — Как?.. Наоборот, очень хорошо поняли. Раскис я, к кабинету присох. Боялся свой покой нарушить. Думал, как в «Заготживсырье», за меня всё сделают. А мне лишь лавровые венки будут преподносить. Ошибся!.. — Тихон Антонович медленно поднялся с кресла и, опершись на стол обеими руками, уставился на жену, будто впервые её увидел. — И ты… ты тоже во многом виновата. Уютец создала, свой маленький мирок: ты да я. Ни мы к людям, ни люди к нам. Любовались друг на друга. И на работе так привык. Всё собой и успехами любовался. Ах, какой ты, Тихон Антонович, хороший, ах, какой ты славный! И всё-то у тебя прекрасно: и план у тебя в промхозе перевыполняется, и областное начальство на хорошем счету держит. А свои работники критиковали, хотели помочь, так ещё обижался: как посмели обо мне плохое сказать!.. Долюбовался!.. — Кубриков обессиленно опустился в кресло и обхватил голову руками. — А как раньше-то жил? Сколько задора, сколько мыслей и чувств!.. А как работал? Всё кипело в руках, всё спорилось. Каким зоотехником был!.. А в промхозе… Словно уголёк на сковородке тлел. Чадил, чадил — сам не загорелся и других не поджёг. Всё помимо меня делалось. Я лишь чужие цифирьки подсчитывал. Эх, Тихон, Тихон!..

— Как же жить-то будем, Тиша? — страдальчески поджав губы и утирая платком набегавшие на глаза слёзы, спросила Надежда Викуловна, — Куда же мы теперь?

— А чёрт её знает, куда! — вскипятился Кубриков. — Я почём знаю. Может в колхоз пойти, может рядовым охотником на участок, или закрыть глаза и бежать куда-нибудь, где меня не знают. Н-да!.. Секретарь райкома сказал, что всё надо начинать сначала. Может быть, он прав, а?… Подумать надо, на что-то решиться.

Надежда Викуловна всхлипнула.