На орловском направлении. Отыгрыш

Германский Хеер в эту войну успел прославиться оперативностью и хорошей взаимной поддержкой родов войск, так что уже сорок минут спустя откуда-то из-за леса с тяжёлым шелестом прилетел первый пристрелочный снаряд артподдержки. Недолет составил более двухсот метров, однако артиллеристы быстро исправились, и следующие разрывы заплясали вокруг плохо замаскированных брустверов русских траншей. Совсем скоро, растянувшись звеньями стальной цепи, от леса двинутся серые танки, за которыми, пригибаясь по въевшейся в подкорку привычке, пойдёт пехота. Метлой из огня и металла будут сметены прячущиеся в осыпающихся окопчиках русские: их беспорядочная стрельба по моторазведке ясно показала, что позицию занимают в самом крайнем случае два-три взвода с легким стрелковым оружием и только одним пулемётом. Впрочем, вон там, за глинистой грядкой, угадываются три… нет, пожалуй, всё-таки четыре плохо замаскированных миномётных ствола. Батарея. Ну что же: дадим ещё одно целеуказание артиллеристам! Немецким солдатам не нужны лишние проблемы: пускай красные миномётчики попляшут между разрывами германских снарядов и собственных детонирующих мин!

* * *

В разрушаемых огнём немецких орудий окопах лежали ребята-ополченцы. Их было не три взвода, и даже не два, а всего три отделения, и единственный «Кнорр-Бремзе LH33» накрыт был под телом убитого пулемётчика и придавлен землёй в осыпавшейся от взрыва «лисьей норе». Нельзя, никак нельзя было посылать в эти траншеи много бойцов: вырытые посреди поля и плохо замаскированные, они словно специально привлекали внимание противника. Ложная позиция. Но и оставлять её пустой также было нельзя: отсутствие даже минимальной советской обороны у окраины стопроцентно вызвало бы настороженность прожжённых немецких командиров. Другое дело — на ложных огневых, где взрывы разносили сейчас в щепы, в труху и бревна «миномётов» с «пушками», и чучела из набитых травой рогожных мешков, одетых в списанные шинели «четвёртого срока» и прелые будёновки.

Спустя двадцать минут орудия смолкли. Кашляя и плюясь от горькой вонищи жжёной пикринки, рыже-чёрные от глины и гари, бойцы принялись выкарабкиваться из осыпавшихся траншей, подбирать оружие, подправлять малыми лопатками брустверы. То тут, то там, подчиняясь заранее полученному приказу, к окраине потянулись раненые, многие — в сопровождении товарищей.

Вероятно, вид хорошо заметных в чистом поле отступающих ополченцев взбодрил притаившихся на опушке гитлеровцев, и вскоре, оставляя за кормой чёрный дым из выхлопных труб, по направлению к разгромленной артиллерией позиции двинулись два танка, сменивших защитную окраску, что принята была в армии капитулировавшей без боя Чехословакии, на серо-сизый панцерфарбе с белой буквой «G» на лобовой броне. За танками, словно вороньи крылья, почти не пригибаясь, быстрым шагом шли пехотинцы. Их было много, даже слишком много против защитников города, сидевших в разрушенных окопах. Роты две прошедших огни и воды ветеранов польской и французской кампаний, сытых, прекрасно обмундированных и вооружённых молодых и сильных мужчин. Чуть сбычившись, чтобы спрятать от яркого солнечного света глаза в тени козырьков штальхельмов, они шли, приминая шипованными сапогами стебли травы, упрямо выпрямляющейся за их спинами. Тела, готовые кинуться наземь при первых же выстрелах, карабины и пулемёты, которые могут в любой миг выплюнуть десятки и сотни пуль в ответ на каждую большевистскую пулю…

Хорошо шли. Но не по-русски. Не как офицеры добровольческих рот в «психической», положив мерцающие остриями граненых штыков винтовки на руку, с папиросочкой в углу рта и последним патроном в патроннике. Не как перекатывающиеся волнами цепи красных стрелков в драных опорках, где «даёшь!» и «ура!» мешалась с «Йогана мать!», и мать этого самого Йогана приводила в дикую панику самых стойких обороняющихся. Нет, они шли по-своему, по-немецки, с истинно германской аккуратностью и отработанным годами казарменно-полигонной муштры автоматизмом. Словно и не люди, а хитро сработанные машины или мифические гомункулы, шли они, чтобы одним ударом сметя жалкие остатки последних не бросивших позиции защитников, ворваться на окраины старинного русского города Орёл, что означает «Der Adler».