На осколках гордости (СИ)

До самого вечера я рисовала все, что приходило в голову: папину машину; сенсорный телефон с кошачьей мордочкой и печатными русскими буквами на экране, сложившиеся в короткое имя «Женька»; многоэтажные дома с частыми антеннами; собственную кухню в однокомнатной квартирке, которая после покоев Волтуара казалась совсем нищей, но не становилась от этого менее родной; колесо обозрения в парке, находившемся в десяти минутах ходьбы от моего дома. Художник, как выяснилось, из меня отвратительный, но при взгляде на черно-белые каракули сердце билось чуть чаще, а на душе теплело. Кончиками пальцев я гладила рисунки на дешевой, шероховатой бумаге и мысленно просила духов переместить меня туда, где все еще упрямым пламенем жила память, но уже чахла. Где она медленно погибала…

Разве картинка с котенком светилась, когда звонил Женька? Вроде бы что-то другое. И ларек с мороженым точно стоял одиноко под кленом? Кажется, рядом с ним еще торговали попкорном. Или нет… Но сильнее всего напугало то, что я с трудом вывела забытые буквы, где-то глубоко внутри сомневаясь, что правильно пишу имя. И только прочитав его несколько раз, вытерла выступившие слезы и, тихо рассмеявшись, кивнула. «Женька» было написано правильно. Точно правильно! Откуда же взялись глупые сомнения?

— К тебе можно?

Я встрепенулась, рассыпав листы, и сжалась комочком в кресле. Для чего он пришел? И почему духи пропустили его?

— Ты очень плохо выглядишь.

— А ты до сих пор не научился делать комплименты.

— Почему их любят слушать? — спросил Кейел и, не дождавшись моего разрешения, вошел в комнату. Бесцеремонно добрел до стола и, присев на угол, сложил руки на груди. — Зачастую в них только лесть, а она убивает стремления.

— Не всегда, — чуть распрямила я спину, насильно расслабляясь. Спустила босые ноги на холодный пол и поправила платье. — И не совсем так.

— Объяснишь? — слабо улыбнулся он, внимательно разглядывая меня, будто изучал.

— Для чего ты пришел? — с ровной спиной облокотилась я на стол, отвернувшись от Вольного и вздернув подбородок.

Оказывается, после всего случившегося, я все еще не разучилась смущаться. И даже щеки потеплели, а руки стали мять палочку для письма.

— Я ненадолго.

— Иногда кажется, что ты не слушаешь. Я ведь спросила не о том!

Он хрипло рассмеялся, и я затаив дыхание повернула к нему голову. Смеется искренне — в теплых глазах веселье плещется. Негромко покашлял в кулак и мягко попросил:

— Не ругайся, Аня. Я заглянул проведать тебя, как только узнал, что запрет снят.

А раньше запрет его не волновал, и приходил он с балкона. Я не озвучила замечания. Улыбнулась ему так открыто, насколько могла. Он не забыл обо мне, и это безумно радовало. Огорчало только утомительное и грустное ожидание — готовность к тому, что он прямо сейчас попросит меня о какой-нибудь услуге. Это же Вольный. Разве с ним может быть иначе? Не поверю. С ним по-другому не бывает.

— Спасибо за заботу.

Его улыбка дрогнула, а он отвел взгляд, цепляясь им за рисунки, раскиданные на полу. Все же не в заботе дело… Я тяжело вздохнула, но повторять вопрос не стала. Если ему что-то необходимо, он обязательно об этом сообщит. Только бы ушел скорее, а еще лучше уехал, оставил меня в покое, и хорошо бы, чтобы мы никогда больше не встречались.

— Помнишь легенду Аклен и Ил? — спросил, опустив руки и взявшись за столешницу.

Ну вот… Все, как я и предполагала. А чего ты ждала от него, Аня?

— Запомнила, — сказала я, смахнув невидимую пыль со стола.

— Ты знаешь, что они чувствовали?

Я нахмурилась и замерла. Их чувства как-то связаны с Энраилл или тайной? А может, обычное любопытство Вольного?

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовалась, украдкой наблюдая за ним.

Пальцы елозили по отполированному дереву, а вдохи были неровными, зато выдохи — тяжелыми. Будто он собирался что-то сказать, но не позволял себе, а, возможно, просто не знал, с чего начать. Я гулко сглотнула, радуясь, что мы не в полной тишине. И думать нельзя, что он может что-нибудь испытывать ко мне. Тем более чувства Аклен и Ил… Размечталась. Хватит быть наивной чукотской девочкой. И без того поздно поняла, что совсем не повзрослела.

— Их любовь воспевают, — ответил он, быстро убрав за ухо выбившийся из хвоста локон.

— И тебе это не нравится?

— Они были эльфиорами, а не шан’ниэрдами, — сказал резко, будто осуждал. — И их любовь ставят в пример.

— Почему мы говорим об этом?

Волнение окутало, сковало ноги. Я отложила афитакскую палочку, чтобы не разломать ее.

— Аня, они ведь убили друг друга. — Под его руками заскрипело дерево.

Я напряглась, приподняла ноги на носочки, чтобы убедиться: они не такие тяжелые, как кажется. Дыхание замерло, а сердце сжалось. Что Кейелу нужно от меня? Я знала, что он не обидит, не ударит, но все равно словно подготовилась вскочить и бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от него.

— Кейел, ты злишься? — еле слышно поинтересовалась. — Это все как-то касается спасения Фадрагоса?

Он вздрогнул, чуть приподнял плечи — застыл. Постоял так немного, а затем кивнул. Прядка снова выскользнула и упала на изуродованную шрамами щеку.