На осколках разбитых надежд (СИ)

Состав тронулся ровно в пять утра, как и говорили болтливые часовые. От суровой реальности уже было никуда не скрыться. Мир музыки не спасал — слишком громкими были рыдания или одинокий плач младенца, то и дело раздававшиеся в вагоне, набиравшем скорость. И слишком огромными были отчаяние и страх за маму, от которой все дальше и дальше увозил состав на запад.

Лене казалось, что этот путь в страшную неизвестность будет бесконечным. Она наблюдала через щель между досками вагона, как все дальше и дальше остается позади Минск с мамой, и с трудом подавляла плач, поднимающийся откуда-то из глубины груди.

«Что толку сейчас плакать? Только силы потратишь. Или воду», — это сказала соседка по несчастью и по вагону, крепко сбитая и высокая Катерина, пришедшая в злополучный день на рынок менять гусей.

— И гусев не сменяла, и сама сгинула, — вздохнула она. — Мати одна с сестрами теперь. Тяжко ей буде…

К удивлению Лены, Катерина была почти спокойна. Только легкая дрожь ладоней выдавала в ней волнение, в остальном было сложно разгадать, что чувствует сейчас эта девушка с некрасивым, но при этом приятным лицом. Она чем-то походила на работницу тети Оли в Москве, пришедшую в город на заработки. Такое же спокойствие, такая же покорность обстоятельствам, такая же крестьянская рассудительность. Именно Катерина к концу первых суток, когда все поняли, что не будут не только кормить или поить усталых от дороги людей, но и не выпустят из вагона справить нужду, распорядилась очистить угол и самим организовать «отхожее место».

— Будет же пахнуть, — робко возразила Лена, у которой в голове не укладывалось, как это можно будет сделать под чужими взглядами, особенно мужскими.

— Зато пузо не лопнет, — отрубила Катерина. Ей, как и остальным девушкам и паренькам, почему-то было легче сходить, повернувшись спиной к остальным пассажирам вагона, в мнимом укрытии от взглядов за пальто и кофтами, которые товарищи по несчастью держали в руках как ширму.

А вот городским, «сахарным», как обозвала без злобы Катерина, было сложно. Одна из девушек отказалась наотрез, и страшное пророчество Катерины сбылось к концу вторых суток. Она долго мучилась и страшно кричала от боли. Страшно для остальных, вынужденных слушать эти крики, превратившиеся в глухие стоны, которые смолкли под вечер.

Эта несчастная не дожила всего пару часов до того момента, когда измученных людей выгнали из вагонов справить нужду и утолить невыносимую жажду. По вывеске на станции, которая белела крупными буквами на небольшом здании вдалеке, стало понятно, что состав уже пересек границу и находился в Польше. Лена надеялась на то, что путешествие закончится здесь. Из Польши не так далеко пробираться домой, если удастся сбежать. Но, к ее разочарованию, оказалось, что это только промежуточный пункт, на котором предстояла очередная сортировка. Правда, сначала все же допустили к широким бадьям, наполненным водой, давая людям напиться. Впервые за два дня, что состав был в пути.

Вода была грязная и мутная. На зубах скрипел песок, когда она попадала в рот, он забивался в трещинки иссушенных губ. Но Лене уже было все равно — она опускала ладони в эту живительную влагу и жадно пила, пока ее не отпихнул немецкий конвоир, вынуждая уступить место следующему страждущему. И давая самой Лене возможность взглянуть на все происходящее со стороны и с тоской подумать о том, как обращаются с ними немцы. Вода из бадей, предназначенных для питья скоту. Нужду заставили справить прямо тут, у вагонов, у всех на виду. Словно они не люди вовсе, а животные какие-то.

— А мы для них животина и есть, — проговорила Катерина, стоявшая рядом, и Лена поняла, что произнесла свои мысли вслух. — Рабочая животина, на которой теперь они будут пахать ейную великую Германию.

Потом всех снова согнали на площадку и разделили на две большие колонны — мужскую и женскую, причем женская ощутимо была больше по составу. Отсортировали из женской колонны всех тех, у кого на руках был маленький ребенок, и куда-то увели. В том числе и молодую женщину с младенцем, которая ехала в одном вагоне с Леной. Он уже давно не плакал, и Лене было страшно подумать о том, жив ли ребенок в этом свертке, который женщина по-прежнему крепко прижимала к своей груди. Молоко несчастная мать потеряла почти в самом начале путешествия.

— Куда ее теперь? — сорвался с губ Лены вопрос. Катерина, стоявшая в колонне рядом с ней, равнодушно пожала плечами.

— Лучше думай, куда тебя теперь.

— Как ты можешь?! — возмутилась Лена, пораженная до глубины души ее равнодушием. — Она, быть может, потеряла ребенка!

— Знать, такова Божья воля, — так же спокойно ответила ей девушка. — Моя мати похоронила троих младенчиков. Они часто мрут. Думай лепше, что ей стало легче без младенчика. Кто ведает, что там было бы с ним? Немчура младенчиков тоже убивать наловчилась.

Не хочу об этом думать. Я не хочу об этом думать.