На осколках тумана

Понятно. Новые контакты не для той, которая прячется в себе изо всех сил. Даже сейчас, вопреки своему заявлению, она не спешит никуда уходить. Смотрит на меня так, что я почти осязаю ее желание. Но не делает ничего, чтобы выплеснуть его, чтобы взять то, что хочет, чтобы хотя бы попробовать.

Пока я раздумываю, успею ли быть завтра в двух местах в одно время и стоит ли ей навязываться, она называет название выставки, и я выпадаю в осадок. И не знаю, как пояснить еще одно совпадение, потому что… что это, если не знаки, в которые я не верю?

Даже если бы я не приехал, мы бы все равно увиделись завтра.

Но мне нравится эта ночь и именно этот момент. И глядя на то, как Ромашка тяжело дышит и то и дело опускает глаза, чтобы вновь взглянуть на меня, и чувствуя ее нежелание уходить, я отчетливо понимаю, что использую любую возможность, чтобы картинка, которая сверлит мне мозг, оживилась.

И чтобы та, что боится шагнуть ко мне и поцеловать не только взглядом, как делает это сейчас, захотела открыться, захотела рискнуть и захотела опять оглушить меня сладостным стоном. И чтобы когда я буду вбиваться в нее, она забывалась, терялась, но не потому, что ее что-то тянет назад, а оттого, что в ней я – глубоко, неразрывно, и… блядь… уверен, надолго, потому что одного раунда из ее языка и затуманенных глаз вряд ли мне хватит.

Я хочу заполучить ее всю.

И хочу, чтобы она так же жадно хотела заполучить и меня. Чтобы она перестала чего-то бояться, перестала цепляться за принципы или условности, и цеплялась лишь за меня. Губами, зубами, руками, ногами, длинными прядями волос, которые хочется накрутить на кулак.

Всем.

Только, блядь, пусть она будет готова не только к медленным танцам, но и к бешеной скорости, потому что первое, что мне хочется сделать – это врезаться в нее со всего разгона. Вжать, смять, захватить, поглотить изумленные стоны. А уже потом, когда не сможет дышать без меня, когда станет зависима от моего дыхания, темпа и ритма, позволить ей небольшой перерыв и дать просто расслабиться под моим языком.

Представив, как она подо мной извивается, невольно усмехаюсь, предвкушая этот момент.

И в эту секунду мертвый фонарь у этого офиса решает ожить и направляет яркий свет прямо мне на лицо.

Я знаю, что видит Даша.

Знаю, как сильно искажаются мои черты, когда я забываю, что мне лучше не улыбаться, как прежде.

Мне слышится более резкий выдох Ромашки, и я делаю все, чтобы закрыть от нее отпечаток «красивой» болезни – мгновенно набрасываю на голову капюшон.

– Надо закрыть эту дверь, – повторяю ее слова, и разворачиваюсь, шагнув на крыльцо.

Но не успеваю уйти.

– Да, – слышу выдох Ромашки уже у виска.

Повернув голову, встречаю глубокий взгляд и понимаю, что она сделала это, преодолела шаг, который нас разделял. И теперь не просто близко, не просто возле меня. Она меня практически обволакивает.

Дыханием. Ароматом легких духов. Предвкушением, с которым прикусывает губу. Прикосновением холодных, немного дрожащих пальцев, к моему лицу. И несмелой улыбкой, с которой сбрасывает с моей головы капюшон.

– Мне нравится, – говорит она едва слышно, скользнув руками на мою шею и вынуждая склониться к ней, пожалуй, чтобы было легче разобрать этот сбивчивый шепот. – Мне нравится, когда ты улыбаешься. Тебе очень одет.

И, наверное, решая, что недостаточно оглушила меня, тянет за руку, заставляя вернуться внутрь помещения, придавливает хрупкой ладонью к стене и не в первый раз ставит меня в известность:

– У нас ничего не получится.

И тут же, не дав шанса ответить, впивается в мои губы.

Жадно.

С тихим стоном, который срывается лишь для того, чтобы позволить вырваться новому и тем самым отключить у меня тормоза.

Глава № 41. Даша

Я не могу разобрать, от чего у меня сильнее кружится голова. От того самого одеколона, напоминающего о море и чайках. От алчного взгляда, который прожигает меня даже в относительной темноте, разбавленной светом фонаря, пытающегося заглянуть в помещение. От поцелуя, который как неразбавленный виски, вливается в меня, прожигая все внутренности и заставляя хмелеть.

Или от самого мужчины, от которого настолько разит властью, что ноги не держат, и я обхватываю его за шею, цепляюсь за его волосы, тяну его к себе, ближе, еще ближе…

Так близко, что думать о чем-то другом, анализировать и пытаться в которой раз пояснить ему, что все бесполезно, становится невозможным.

Нет мыслей и слов. Нет ничего поблизости – только он, покрывающий мое лицо поцелуями, сжимающий мою шею, словно проверяя ее на хрупкость, и после моего гортанного выдоха дарящий ухмылку, от которой тушуются стыдливость, страхи и совесть.

Мне становится плевать, что будет через минуту, через полчаса или час. Становится неважным, что будет, когда мы сможем дышать по отдельности. Единственное, чего я хочу, чтобы его губы и дальше позволяли пить свои выдохи, и чтобы его руки не прекращали меня изучать.

Повсюду… я чувствую их повсюду.