На острие луча

Чтобы можно было управлять иразером из космических глубин, его нужно снабдить собственным полем тяготения. Поэтому напряженность поля тяготения я несколько уменьшил. Теперь Земля стала притягивать иразер. Он будет падать на нее со скоростью один сантиметр в год и за пятьдесят лет опустится на полкилометра. Но я думаю, к этому времени мы вернемся.

Шли последние секунды. До свидания, Земля! Прощай, Лавния! Прощай, Марлис! Всего хорошего вам, дядя Коша и тетя Шаша. Я глянул на Квинта.

— Не страшно?

— Да что ты. Смешно.

— Что же смешного?

— Фараон в небеса летит.

Я усмехнулся.

— Приготовились!

Хотел сказать громко, весело, но произнес чуть слышно, с хрипотцой.

— Старт!

— Дави! — зажмурился Квинт.

Я нажал кнопки.

Глава двенадцатая

Упущение. Амяк Сириуса. В гуще насекомых. Под Ригелем. Звери. Добрые великаны. В лагере.

Нуль-пространство вмиг окутало нас. Ни толчка, ни движения мы не почувствовали. А мчались уже со световой скоростью.

Квинт отдернул шторку.

— Темень непроглядная. Солнца нет и звезд не видно. И что-то я не чувствую никакой бесконечности.

— Мы же в мешке из ничто.

— Далеко уже залетели?

— Луна позади. Через четыре минуты будет Марс.

Квинт беспокойно заерзал в кресле:

— Не хочу тебя обижать, а… летим ли мы вообще?

— Сомневаешься? — спросил я.

— Признаться, Фил, нехорошо получается, некрасиво, я не хочу сомневаться, а сомневаюсь. Вот хотя бы одним глазком выглянуть наружу. Убедиться. Вдруг в расчетах, вместо запятой, букашка раздавленная оказалась.

— При нашей скорости выглянуть из кабины невозможно. Она почти невесома и только потому, что занимает большую площадь, луч несет ее. Попробуй-ка высунь волосок. Масса его по сравнению с кабиной так велика, что луч уже не сможет отталкивать нас. Как освободимся от нуль-пространства, сразу убедишься, что не висим над полюсом.

И вдруг я похолодел. Затем меня бросило в жар. Я застонал от бессильной злобы на самого себя. Мне сделалось дурно.

Я допускал много ошибок в работе. Но это было на Земле, где все можно было исправить. И мы исправляли. А здесь, в космосе, такая грубая ошибка равносильна самоубийству.

— У тебя не лихорадка? — забеспокоился Квинт. — Ты совсем желтый.

Я закрыл глаза и покачал головой.

— На сей раз, Квинт, мы дали маху. Мы летим в бесконечность. Нам суждено вечно торчать в этой чертовой кабине, в чертовом мешке из ничто. Мы слепы! Мы не сможем сесть ни на одну планетку. Мы можем лететь только в неизвестность, пока не столкнемся с каким-нибудь небесным телом, которое и станет нашей могилой.

Я с досады ударил по подлокотнику кресла правым, потом левым кулаком. Квинт несколько секунд соображал.

— Не могу поверить. Шутишь.

— Сейчас поверишь. Чтобы сесть на планетку, нужно видеть ее. А нуль-пространство закрывает от нас вселенную. Мы не знаем, куда летим.

— Да-а-а. Скверно. Не обрадовал ты меня. Но и хныкать нечего. Ты, Фил, должен найти выход.

— Выход есть, но… не знаю даже.

— Говори, какой?

— Выключить иразер и выпустить нуль-пространство. Поскольку его не будет, мы станем обыкновенным небесным телом и превратимся в спутник Юпитера или Сатурна. Зайдя в центр кабины — там времени почти нет, — мы будем спокойно ждать, когда человечество начнет штурмовать эти планеты. Пусть пройдет сто лет, пусть двести, нас все равно найдут и отправят, конечно, на Землю.

— Это будет позор, Фил. А что Ужжаз скажет? Нет, нет, только вперед, дальше, хоть в тартарары. А может, не все потеряно? Выкрутимся?

Мне было стыдно смотреть Квинту в глаза. Так расхныкаться, не пытаясь, найти выхода, безвольно покориться своей участи. Как я мог до такого докатиться? Думать, нужно думать. Искать.

Через пять часов двадцать минут со времени старта пересекли орбиту Плутона — крайней планеты солнечной системы — и, выйдя за ее пределы, очутились в межзвездном пространстве. С каждым часом кабина удалялась от Земли на миллиард восемь миллионов километров. А мы все думали. Квинт указательным пальцем что-то вырисовывал в воздухе.

— Нам нужно, — вслух рассуждал он, — чтобы световые лучи пронизывали кабину. Фотоны сквозь черную мягкую бумагу не проходят, а сквозь твердое стекло свободно. Но это не те фотоны. Физика объясняет…

Дальше я Квинта не слушал. Главное он сказал. Я ухватился за его чрезвычайно простую мысль, развил ее, отполировал и довел до совершенства.

Пришлось пожертвовать запасным иразером. Его мы вынуждены были расплавить, чтобы получить тонкие листы из фотонита. Из них мы собрали как бы вторую кабину, одна в другой, с прослойкой между ними в один сантиметр. Работали дружно, напористо, четко. У нас получились два герметически изолированных нуль-пространства, и уж такое их свойство, что разделенные прозрачной перегородкой, они пропускают свет. И что особенно важно — именно безобидный свет и никаких там губительных космических и гамма лучей, ведь кабины-то обе фотонитовые.

— Фотон всегда пропустит фотон, — подвел базу Квинт.

Он заделывал резаком последний шов, последнюю дырочку.

— Готово!