На острие меча

В конце концов, решив, что, может, оно и к лучшему, что ее никто не видел, она уже переступила порог комнаты Гая, как услышала шорох занавески соседнего покоя. Гликерия затаилась и осторожно выглянула наружу. Из комнаты Митридата (а ее никому не отвели!) вышел невысокий худощавый человек и, крадучись, стал подбираться к покою Котиса. Лица его она не видела, только – узкие плечи и согнувшуюся спину, но и так поняла, что во дворце его раньше не встречала. А человек уже застыл у порога царской комнаты, он как будто набирался решимости. Затем, явно боясь произвести шум, извлек из-под полы плаща ярко блеснувший тонкий предмет.

Глаза Гликерии округлились от ужаса. Нож! И она, не помня себя, бросилась к ложу Лукана.

* * *

Дворцовая тишина навевала сон, но тот упорно не желал овладевать уставшим, измотанным за последние двое суток телом. Мысли Лукана давно переключились с побоища под Парфением на образ Гликерии. Где она? Что с ней? Почему не прибыла в Пантикапей вместе с царицей? Он даже не хотел допускать, что с ней могло что-нибудь случиться. Гнал подобные глупости из головы, заменяя их положительными картинками.

Вот он во второй раз въезжает в столицу Боспора. Но теперь как победитель в недавнем сражении. За ним, чеканя тяжелый шаг, идут его легионеры. От их грозной поступи у запрудивших улицы, переулки и площадь у Акрополя пантикапейцев блестят глаза. Это блеск смешанного с восхищением страха. За героями-легионерами плетется жалкая вереница пленных. Их специально, для демонстрации военной мощи Рима, решили провести по улицам города, чтобы ни у кого из тех, кто затаился против новой власти, не возникло желания взять в руки меч. Улица, по которой они шествуют к Акрополю, все еще украшена венками из цветов и ветвей деревьев; зеленые листья переплетенных веточек слегка пожухли под лучами жаркого солнца. Маленькие венки лежат на дороге, более крупные и нарядные – свисают с заборов домов, над которыми торчат любопытные мордашки детей. Рев буцин – и малыши с визгом исчезают…

Он не удивился, когда его проводили отдохнуть на царскую половину дворца. Не удивился и тому, что приготовленная для него комната находилась почти по соседству с покоем самого Котиса. Что ж, он эту честь заслужил, поставив последнюю точку в кровопролитии на земле Таврики. Его удивляло, его беспокоило лишь одно – отсутствие Гликерии. Будь она рядом – обязательно дала бы о себе знать. В этом Лукан был абсолютно уверен.

Сквозь сменявшие друг друга картинки – торжественное, под звуки труб, вхождение в ворота Акрополя, приветствия наместника Галла и царя Котиса, дружное: «слава и Рим» легионеров – он расслышал легкий, почти неуловимый шорох у входа. Потом уже четкое движение в его сторону. Лукан распахнул глаза… и не поверил тому, что увидел. В первое мгновение ему показалось, что он все еще находится в полузабытьи: у ложа с широко распахнутыми глазами и растерянным лицом стояла Гликерия.

– Гай, беда! – Ее обеспокоенный голос был реальностью, вцепившиеся в него руки – осязаемы. – В покое Котиса убийца! Гай! Ну же!

Он вскочил так быстро, что едва не опрокинул ее. Но она уже сама метнулась к выходу. Состояние неопределенности улетучилось, как невесомое облачко под порывом сильного ветра. Лукан схватил стоявший у ложа гладий, на ходу освобождая его от ножен, и выбежал за девушкой.

Он ворвался в комнату Котиса первым. Гликерия посторонилась, пропуская его, но тотчас нырнула следом. У ложа юного царя, который безмятежно спал, разбросав по постели руки, с занесенной над ним рукой склонился человек. В мерцающем свете светильников блеснуло лезвие ножа. Он стоял к ним боком и, когда повернул лицо на шум, его глаза метнули молнии ненависти.

– Ты?! Провались в Аид! – изрыгнул его рот, а рука с ножом устремилась к царю.

Лукан преодолел расстояние до ложа в два прыжка. Хирурга он узнал сразу, но это ничего не меняло, и уже ничто не могло его остановить. Задержать руку убийцы он не успевал и вогнал меч в его открывшуюся подмышку. Лезвие вошло мягко, как в свежий сыр, до половины клинка. Кален ахнул и выгнул спину… Острие ножа застыло в двух пядях от горла Котиса.

– Провались в Аид! – хрипя, повторил хирург, из последних сил пытаясь достать свою жертву.

Лукан вогнал гладий глубже и резко провернул его. Хлюпнула разрываемая плоть, хрустнула кость. Их глаза встретились, но глаза Калена уже заволакивала белая пелена. В уголках губ появилась пена, он вновь захрипел и, когда трибун выдернул меч, рухнул на расписной пол покоя, как раз по центру изображавшего солнце узора.