На острие меча

– Замечательное имя, ему подходит, – одобрила она и начала обстоятельно докладывать о жизни его боевого товарища: – Я сама за ним присматриваю. И мы с ним подружились. Он у тебя такой умный! – Опять детский восторг, за которым следовала взрослая рассудительность. – Аякс все понимает, с ним нужно разговаривать, как с человеком. И когда я рассказываю ему о тебе, он всегда внимательно слушает и смешно прядает ушами. Никогда не встречала раньше коня с такими глазами: они могут быть умными или грустными, а могут метать искорки лукавства или упрямства. Чудо, а не конь!

– Он спас мне жизнь.

Гликерия понимающе кивнула. Все это время она не отнимала пальчиков от его запястья, смотрела в глаза, но недолго, то и дело отводила свои в сторону или опускала вниз. Она продолжала говорить, и с каждым ее словом в него вливалась новая капля жизни. Понемногу, но достаточно для того, чтобы дать первые толчки к пробуждению его духа, его сил, его желания дышать и двигаться, желания жить. И когда она ушла, пообещав: «Я ненадолго», Лукан ощутил, что в комнате вдруг стало пусто. Где-то в самой глубине его пока еще беспокойного сознания, созревало, обретая реальные черты, смутное понимание, что в жизнь его стремительно, волнующе и неотвратимо врывается что-то новое, то, без чего он теперь вряд ли сможет существовать.

* * *

Спустя несколько дней появились Марциал и Флакк. Прискакали, как только узнали, что он пошел на поправку. Они сообщили свежие новости и дополнили рассказ Гликерии. Оказалось, что действия его маленького отряда, ввязавшегося в неравную схватку с боспорской пехотой, помешали той задержать еще и высадку с кораблей римского десанта, которым командовал Флакк. Галл оценил правильность решения Лукана и теперь отдавал под его команду весь конный контингент легиона. Гая это известие не особо обрадовало, как только он вспомнил, сколько его людей полегло в том коротком бою.

Марциал попытался его успокоить, заявив:

– Ты мог бы потерять всех, если бы столкнулся с катафрактариями.

И Флакк его поддержал.

За то недолгое время, что они пробыли у его ложа, Гликерия так и не появилась. Возможно, не хотела мешать разговору друзей, а возможно, просто не желала попадаться им на глаза. Безусловно, она уже отдавала себе отчет, какие желания может пробуждать в мужчинах ее расцветающая красота и природное обаяние, ее распускающееся, словно весенний цветок, юное тело. Скорее всего, именно по этой причине она и лишила молодых людей своего присутствия, а заодно и нескромных вопросов с их стороны к Лукану.

Марциал и Флакк отбыли в лагерь, который теперь находился с другой стороны взятого ими вала, заверив товарища, что к тому времени, как он окончательно окрепнет, они возьмут и вторую линию укреплений Боспора.

– Не переживай, дружище, – подбодрил его Флакк, – для тебя еще останется работа. Есть третья линия стены и главный приз – Пантикапей.

Лишь когда они уехали, в покой вошла Гликерия. Им хватило одного взгляда, чтобы понять: не стоит выяснять причину ее отсутствия, тем более что и длилось оно совсем недолго. Она подошла к нему с обезоруживающей улыбкой, неслышно ступая по полу босыми ступнями.

– Пора сменить повязку – сказала так, как будто они не расставались вовсе, и присела на краешек кровати.

– Если пора, то будем менять, – безропотно подчинился ей Лукан. – Ты – мой главный и единственный лекарь. А я – весь в твоей власти.

Она прыснула от смеха в кулачок. Он улыбнулся ей всем лицом. Это была их обычная прелюдия перед заменой повязки, но сегодня Гликерия собиралась еще и наложить на рану мазь. Ее руки ловко и быстро освободили его торс от полос ткани, и она склонилась над его багровым рубцом.

– Шрам будет большой. – Она вздохнула. – Но рана не сочится, а значит, заживает как нельзя лучше.

Из пузырька, который принесла с собой, Гликерия палочкой извлекла грязно-желтую мазь и смазала ею тампон. Затем аккуратно наложила его на рану – уже розовеющий по краям темно-красный рубец – и принялась за перевязку. Лукан чуть приподнялся на локтях, облегчая ей задачу, но девушка сурово сдвинула тонкие брови.

– Тебе еще нельзя напрягаться.

Когда она закончила и отступила на шаг, придирчиво осматривая свою работу, он спросил:

– И как долго я буду таким беспомощным?

– Уже скоро мы начнем ходить, – уверенно ответила она.

– Мы? – Лукану показалось, что он ослышался, но Гликерия заявила, что для первых шагов ему нужна будет поддержка. Спрашивать опять, чья именно поддержка, не имело смысла.

– Вечером я омою тебя. Нужно нагреть воду, – предупредила она перед уходом и, увидев растерянность на его лице, лукаво прищурилась. – Я уже делала это не раз, пока ты был в бреду.

Только сейчас до Лукана стало доходить, что Гликерия видела его… всего; ну конечно, она касалась его своими тонкими пальчиками, обтирая пот и спасая от пролежней, кто, как не она, был рядом все эти дни его беспамятства. И кто бы еще, кроме матери и сестры, смог стольким пожертвовать ради него… Возникшее смущение исчезло так же быстро, как и появилось. За ним пришло чувство умиротворения и ожидания…