На острие меча

Злополучная радиограмма о штатном расписании — несомненная ошибка. Ни в коем случае нельзя было идти на поводу у Попова. Учтем! Это было в первый и последний раз.

Настольная лампа позолотила переплет «Бай Ганю». Пеев потянулся к ручке, но раздумал. Откинулся в кресле и закрыл глаза. «Думай, Сашо, думай! Ты отвечаешь за все!» Кто там еще в группе Попова?

Один из друзей Попова подбил его принять участие в изготовлении бомб для партизан; «Эльфа» и квартира Попова превратились в пиротехническую мастерскую. Пеев поговорил с Эмилом. Самым суровым тоном, каким мог, объяснил, что у них принципиально иные задачи, но по глазам парня видел, что не убедил его. Правда, Попов пообещал перенести бомбосборочную в другое место, но можно ли быть уверенным, что он сделает это? Хуже всего, что там же, в «Эльфе», установили ротатор, печатают антифашистские листовки. Какая уж тут конспирация!

Нет, хватит уговаривать. Придется приказать. Если надо — Попов получит приказ прямо от Центра.

Совсем непросто руководить людьми. Разъяснять, уговаривать. В принципе Пеев прекрасно понимал Эмила, его желание делать бомбы для партизан, печатать листовки. Сбор и передача информации — тихое дело, не похожее на активную борьбу. Сидеть на ключе передатчика, прижимать его, нежными движениями пальцев извлекая точки — тире, цифры, цифры, цифры. Пассивность. А у молодости избыток энергии. Бомбы — вот это стоящая штука! Партизаны остро нуждаются в них: отряды жандармерии Кочо Стоянова ведут бои в горах, преследуя партизан. Мало оружия. «Партия делает упор на вооруженную борьбу» — так было написано в одной из листовок, отпечатанных на ротаторе Эмила. Пеев знал это указание партии и радовался ему, понимая, что оно поднимает массы на борьбу, сплачивает их. О группе Антона Иванова, громящего жандармские карательные экспедиции, ходят легенды. Растет число ятаков \ помогающих подполью хлебом, деньгами, укрытием. Кочо Стоянов объявил: за голову каждого ятака награда 10 тысяч левов. За два года военно-полевые суды вынесли 12 861 смертный приговор. Все так, и тем не менее с Эмилом придется поговорить всерьез. Цифры в телеграммах не бомбы, но они тоже способны взорвать — и не поезд, не полицейский автомобиль — монархию!

Борис III, похоже, болен. Физически и душевно. Во время прогулок по Борисову саду его стал сопровождать целый легион охранников. Езда на паровозах отошла в область преданий. Личный врач царя утверждает, что у Бориса развилась мания преследования: он ни с кем, кроме Лулчева, не встречается наедине. Всех подозревает в предательстве, и Кочо Стоянов, верный пес, обещал «раскрыть заговоры»… Какие? Неважно, какие именно! Стоянов припугнул царя: дескать, покушения на царскую особу готовят македонские автономисты, добруджанские террористы, агенты самовластного Павлова и Филова. Никифоров, сообщая об этом, отпустил в адрес царя несколько шпилек, но Пеев не подхватил шутку. Стоянов знает, что делает. Запугивая Бориса, он развязывает себе руки. И Гешеву тоже. Державна сигурност и жандармерия получили удобный предлог для внесудебных расправ. По сути, теперь можно убить любого, а в оправдание убийства приклеить покойному ярлык «заговорщика»… Белый террор, сходный с тем, который уже пережила страна после фашистского переворота в 1923-м. Тогда на улицах и в квартирах хватали кого угодно, волокли за город, на стрельбища, в казармы — пытали, отрезали уши, вспарывали животы.

Никифоров пожал плечами.

— Не думаю, чтобы история повторилась.

— Она повторяется, Форе.

— Филов достаточно интеллигентен, чтобы не допустить этого. Он обуздает Стоянова. Да и Павлов не бог. Над ним стоят военные, новый министр Михов не жалует полицию и добивается, чтобы большую часть политических дел передали Костову в контрразведку.

— Филов? Что ты знаешь о нем, Форе?

Сам Пеев слишком хорошо представлял себе образ мыслей господина профессора Филова. Когда-то почти дружили. Общая страсть к археологии. Богдан Филов чрезвычайно ценил монографию Пеева «Беглый взгляд на прошлое Пловдива». Вот она, стоит на полке. Такой же экземпляр пылится в библиотеке Филова. Став премьером, он свел на нет прежнее знакомство, и если, скажем, Говедаров «левел», то глава правительства «правел» столь стремительно, что в деле уничтожения коммунистов мог дать сто очков вперед самому Стоянову. Ему принадлежала фраза оброненная год назад в одной из последних бесед с Пеевым: «Счастье, коллега, что заблуждения ваши рассеялись, словно туман. При мне Болгария избавится от коммунистов до конца. Я не сторонник терапии, я — хирург».

С тех пор Пеев больше не был принят господином премьером. Филов вычеркнул из памяти все: взаимную симпатию ученых, лестные отзывы, данные им о книге, восторженную статью в журнале по поводу открытия надписи в горах близ села Ситово. Говедаров, и раньше относившийся к Филову с брезгливым презрением, назвал его шлюхой, забывшей стыд в немецкой постели. У него был неведомо как и от кого попавший ему в руки документ о платном сотрудничестве Богдана Филова с отделением гестапо в Софии.